Пловцы - Джулия Оцука

На следующий день она говорит медсестре: «Яйца пропали, значит, секса больше не будет».

Воспоминание из прошлого. Весенняя уборка. Вы помогаете ей разобраться в шкафах и избавиться от вещей, которые ей больше не нужны: старый корсет, металлические крепления которого погнулись и заржавели, грязная белая расческа с наполовину выпавшей щетиной (у вас есть точно такая же грязная расческа в таком же плачевном состоянии, от которой вы, как ни стараетесь, не можете избавиться – она купила ее вам тридцать пять лет назад у продавщицы «Эйвон», которая постучала в вашу дверь), резиновый пояс, сломанные пластмассовые часы с Минни Маус, что-то еще – грелка? клизма? – вы не можете понять, что это («Это спринцовка!» – кричит ваш отец с другого конца комнаты), круглый розовый пластиковый футляр, внутри которого вы находите диафрагму. Вы протягиваете ее ей. «Выбросить или оставить?» Если я снова забеременею, я закричу! – говорит она. Из глубины шкафа вы достаете старый белый лабораторный халат из больницы Альта Бейтс. Выбросить! Красный китайский шелковый жакет с голубыми и золотыми вышитыми цветами, подаренный ей подругой из бассейна, миссис Фонг. Хлам! Выбросить! Пара туфель Паппагалло с раздельными пальцами, каблуки стоптаны до огрызков. Мусор! Синий пиджак в полоску, который она купила в брендовом магазине за неделю до вашего выпускного в колледже. Я больше никогда его не надену! Дешевая блузка из полиэстера, которую она давным-давно купила на распродаже в галантерейном магазине, с сохранившимися бирками (финальная распродажа, скидка пятьдесят процентов). Это сохрани, – говорит она, – она может мне когда-нибудь понадобиться для дома престарелых. И тут же начинает смеяться. И вы тоже. Потому что это шутка! Она же не всерьез! Она просто пошутила.

Сегодня, когда вы навещали ее, она была одета в полиэстеровую блузку из галантерейного магазина и пару темно-зеленых трикотажных брюк, которые вы не видели раньше («общественная собственность», узнаете вы позже). Медсестры расчесали ей волосы и намазали щеки румянами. «Я ждала тебя», – говорит она. Рядом с ней на кровати лежит наволочка, набитая ее одеждой. «Сегодня меня отпустят домой». По другую сторону полузадернутой занавески тихонько похрапывает вьетнамка, ее рот широко раскрыт, одна тревожно тонкая рука небрежно вытянута поверх простыни под странным углом, как будто ее уронили с неба. «Я бы хотела, чтобы она проснулась», – говорит ваша мама. Вы начинаете одну за другой доставать ее одежду из наволочки и складывать обратно в ящики. «Вот, – говорит она, – давай я тебе помогу». И показывает, как правильно складывать блузку.

Ваш отец цепляется за мелочи. У нее получилось написать свое имя (как оказалось, в последний раз), и это повод для радости. По крайней мере, говорит он, она все еще может писать. По крайней мере, она все еще может читать. По крайней мере, она все еще может определять время. По крайней мере, она все еще может сама поесть. По крайней мере, она все еще знает, кто он. По крайней мере, она все еще знает, кто она, когда видит свое собственное лицо в зеркале в ванной (умница!). Когда он читает статью в «Сайнтифик Американ» о лекарстве, которое останавливает накопление аномальных белковых отложений в клетках мозга старых мышей, он не может дождаться, чтобы рассказать вам об этом: «Они скоро найдут лекарство!»

Вы всегда думали, что она будет жить вечно. Она никогда не болела. Она никогда не жаловалась Никогда ничего себе не ломала. Сколько вы себя помните, она была «сильна как бык». Она могла открыть любую банку, открутить любую крышку, закрыть любой чемодан (Подожди, дай я!). У нее был высокий подъем. У нее были потрясающие ноги (на танцевальной площадке, сказала вам однажды ее кузина, ее всегда можно было узнать по ногам). Ее лицо было гладким и безупречным. На протяжении многих лет ни одной морщинки. Когда вы семьей ходили в ресторан, люди хвалили вашего отца за четырех прекрасных детей. Они думали, что ваша мать – это ваша старшая сестра (та, которая у вас должна была быть).

Каждый Хэллоуин ваш брат наряжался в нее. Юбка-кринолин с воланами и аппликацией пуделя. Кашемировый свитер с бисером и фальшивыми жемчужинами. Розовая помада цвета фламинго. Нейлоновые чулки («Лайвли Леди», телесного цвета). Темно-синие туфли, набитые газетами, чтобы вместить его крошечные ножки. Он был необыкновенно красивым ребенком. Даже красивее, чем ваша мать. Даже красивее вас! У него были огромные черные глаза и целая копна темных кудрявых волос – ты, наверное, закрутила с молочником! говорили люди вашей матери, – которые он отращивал. Все думали, что он девочка. Но потом раздавался мальчишеский голос: «Бу!» А вы, наоборот, больше походили на своего отца. Тонкие, узкие губы. Высокий лоб. Квадратные руки, как у рабочего. Каждый Хэллоуин вы наряжались черепахой.

Сейчас ваш отец ездит по городу один на своем старом коричневом «Бьюике». На заправку, в парикмахерскую, в супермаркет, вниз по холму к дому, чтобы навестить вашу мать. «Ее» машину, синюю, он выводит из гаража раз в неделю, чтобы поддерживать двигатель в рабочем состоянии. Иногда соседи удивляются, увидев его за рулем. А где Элис?

Мало-помалу она начинает исчезать. Ее волосы редеют на макушке, а рот слегка перекашивается. Но как только вы входите в обеденный зал – море пожилых женщин и случайных беспризорных стариков, выглядящих растерянными и одинокими (всего десять минут назад я бегал по траве!) – ее глаза загораются, и вы расплываетесь в широкой улыбке. Однако когда вы подходите к ее столику, вы понимаете, что улыбались незнакомцу. Это не та мама. Не ваша! Ваша мама сидит за соседним столиком и спокойно ест свой обед с выцветшего желтого подноса из стекловолокна. Она все еще ест как леди, медленно поднимая вилку к губам, не торопясь, тщательно, вдумчиво пережевывая, время от времени промакивая уголки рта белой бумажной салфеткой, чтобы стереть случайную крошку. Никакой спешки. Она делает глоток молока через полосатую пластиковую соломинку (вы не помните, чтобы когда-нибудь прежде она пила молоко), а затем смотрит на вас. «Ты все еще девственница?» – спрашивает она.

Ночью ваш отец по-прежнему спит на «своей» половине кровати. Простыни на «ее» половине остаются чистыми и не смятыми, одеяло с ее стороны заправлено. На его комоде скапливаются журналы. «Ридерс Дайджест», «Опра», «Дом и сад», «Семейный очаг». Нераспечатанные конверты Гарвардского бюллетеня «Женское здоровье» захламляют его стол. Он решает заказать специальную папку для писем с новостями Гарвардского бюллетеня «Женское здоровье». Девять девяносто пять за кусок пластика. Он заказывает шесть таких папок и заполняет их выпусками бюллетеня (ваша мама хранила их