Чингисхан. Тэмуджин. Рождение вождя - Алексей Гатапов

VI

Есугей возвращался домой на следующий день после разговора со своими тысячниками. С неба низко свисали тяжелые темные тучи. Моросил мелкий, но частый дождь. Дальние холмы сливались с серым промозглым туманом. Сотник Мэнлиг на этот раз приотстал от него и ехал вместе с охраной.

За Есугеем в полусотне шагов следовали ближайшие нукеры, отборные воины, каждый миг готовые броситься к нему на помощь, прикрыть от опасности, но он чувствовал себя одиноким. Не замечая стекавшие с железного шлема на лицо холодные струи дождя, он тяжело размышлял о вчерашнем. Не ослабевала горечь досады, не отпускавшей его все это время. Временами обжигающим огнем опаляла ярость в груди, заставляя до хруста в пальцах сжимать рукоять плетки. Войско, которое он создал из сброда рабов и разбойников, которое он холил, растил и считал отточенным оружием в своих руках, оказалось не таким уж надежным, как он думал раньше. Оказывается, он забыл, что человек больше всего другого думает о своей шкуре, что его мало заботят мысли об улусе и общем благе. А воины его такие же люди, которые хотят побольше съесть и поменьше сделать.

Тысячники говорили ему о недовольстве людей, о том, что даже молодые неохотно выходят на учения и десятникам приходится чуть ли не с плетьми ходить по айлам и загонять людей в седла. Говорили все о той же тесноте на пастбищах, о свободных землях на севере, между Ингодой и Хилком, уверяли, что там хорошие травы, и упорно намекали, что хорошо бы подобраться к ним, пока туда не пришли меркиты.

О тайчиутах вожди помалкивали, но, видно, догадывались, что он обо всем знает и при прямом его взгляде на них отводили глаза. Лишь когда Есугей приказал им распустить свои тысячи по сотням и разведать земли на севере, лица у них будто немного посветлели.

И тем же вечером, после короткого пира, они разъехались по своим куреням, довольные, что добились своего, заставив его пойти на уступки. А Есугей невесело думал о том, что ему досталась новая забота: войско, разбросанное по разным долинам, не скоро соберешь при надобности. И старого порядка, которого он добивался все эти годы, уже не будет. На новых местах всегда много неразберихи, споров из-за лучших трав, стычек с чужаками, да и между своими. Сотники, оставшись одни, почувствуют власть, будут своевольничать, могут и беды натворить. А сейчас, перед выборами на ханство, разброд и смуты в его войске вредны как никогда раньше.

Сидя на пиру, выпив архи и немного успокоившись, Есугей вдруг подумал:

«А что, не укочевать ли и мне вместе со своим войском, отделившись от братьев? Всего народа у меня тысяч сорок наберется, а свободных земель вниз по Онону и Шэлгэ много».

Но тут же, трезвея, он оборвал негодные мысли: скоро выборы, а будущий хан не может жить на отшибе.

«Придется подождать, – усмиряясь, окончательно решил он. – Нужно уметь поступиться малым, чтобы сохранить главное. Самое большее до следующего лета продержаться, а там, если будут благосклонны боги, сяду на ханский войлок…»

Сзади приблизилась знакомая поступь рысака Мэнлига. Тот, догнав его, пристроился рядом. По выжидательному его молчанию было видно, что хочет что-то сказать.

– Что случилось? – не дождавшись, спросил Есугей.

– Здесь рядом стоит мой айл, – просительным тоном начал он. – С дойными кобылами…

– Знаю…

– Может быть, заедем, попьем кумыс.

Есугей почувствовал, как у него пересохло горло, и раздумывал, уступить жажде или дотянуть до дома.

– Ехать еще немало и кумыс сейчас, должно быть, холодный, – неотступно упрашивал Мэнлиг и признался: – Я тут хотел распорядиться по хозяйству.

Есугей коротко двинул головой в высоком шлеме, и они повернули направо.

За увалом, на южном склоне, показались три темные юрты. В стороне, склонив головы под дождем, понуро стоял косяк лошадей в полсотни с лишним голов.

Встречали их двое мужчин, старик и молодой, лет двадцати трех. Отогнав взлаявших собак, они с поклоном приняли поводья у Есугея. Старик бросал встревоженные взгляды на Мэнлига.

– Напои людей кумысом, – по-хозяйски распорядился тот и повернулся к Есугею. – Пройдемте в юрту, подсушимся у очага.

– А вы не знаете новость, – с развязной улыбкой обратился к нему молодой мужчина. – Ведь ваших коней тайчиуты угнали…

– Как угнали? – раздраженно обернулся к нему Мэнлиг. – Ты что болтаешь, опять бредишь или пьян?

Есугей внимательно посмотрел на мужчину, тот безмятежно улыбался, вольно расставив ноги, но глаза его были трезвы. «Видно, умом тронут», – понял он и вопросительно посмотрел на старика.

– Он говорит правду, – подтвердил тот. – Сегодня утром двое из куреня проезжали здесь, они и рассказали нам.

– Сколько голов угнали? – быстро спросил Мэнлиг.

– Сказали, что около двадцати голов было.

– Всех?

– Будто так.

– Лучших моих ездовых меринов, – упавшим голосом проговорил Мэнлиг. – В погоню никто не пошел?

– Пошли, да вернулись ни с чем…

– Подожди, – остановил его Есугей. – Твой сын сказал, коней угнали тайчиуты?

– Сказали, будто по аргалу установили, что кони с солончаковых трав, воняет остро. А у нас одно такое озеро, Цэгэн, и живут там нынче тайчиуты. Да и следы вели прямо туда.

«Опять тайчиуты!» – у Есугея снова тяжелым камнем надавило в груди.

– Почему не догнали? – глухо спросил Есугей. – Кто был в погоне? Разве не было приличных людей в курене?

– А в погоне-то был Даритай-нойон, ваш младший брат, – снова подал голос молодой. – Но он ведь самый никчемный из всех нойонов, да и трусливый не в меру. Говорят, он испугался тайчиутов и, как узнал, что это они, так сразу остановил погоню…

– Так? – побурев лицом, Есугей коротко спросил старика.

– Болтают люди, – сокрушенно развел руками тот.

– Поехали! – бросил Есугей Мэнлигу и снова вскочил в седло.

Конь, почуяв тревогу хозяина, без понуканий пошел резвой, порывистой рысью. Воины, торопливо передав недопитые бурдюки хозяевам, выстраиваясь на скаку в колонну, догоняли нойонов.

Оставшиеся у юрт старик и его сын долго смотрели вслед удаляющемуся по склонам сопок маленькому отряду.

– Ты зря так выставляешься перед нойонами, – укоризненно сказал старик. – Есугей человек разумный, а будь кто-нибудь другой, получил бы ты сейчас плетей.

– Пусть думают, что я до сих пор безумный, – ответил тот. – Лучше один раз плетей отведать, чем как эти парни носиться по степи за хозяином.

Только за седьмым увалом Есугей, почувствовав усталость своего коня, придержал его. Новая весть не на шутку встревожила его. То, что воры оказались тайчиутами, вновь напомнило ему о происках Таргудая. Поразмыслив, Есугей уверился в том, что коней украл не кто иной, как собственные нукеры старшего тайчиутского вождя. Без слова Таргудая ни один тайчиут не станет воровать у киятов, да еще под главным куренем. Явно все было сделано с умыслом.

«Значит, он захотел опробовать нас, – у Есугея от злости раздувались ноздри. – Сначала попытался переманить людей, не получилось, так он вздумал по-другому уколоть…»

Прибыв домой, он сразу же вызвал Даритая в свою юрту. Усадив его перед собой, едва сдерживая в себе клокочущий гнев, спросил:

– Почему оставил погоню?

Тот широко открывая глаза, повертел взглядом по сторонам, будто впервые видел его юрту.

– Да ведь они нам не чужие люди, соплеменники наши… Скоро выборы в ханы, зачем нам лишние ссоры, разве не так? Я думаю…

Есугей выхватил из-за голенища кнут и с размаху ударил его рукоятью по плечу. Тот скривился от боли, прижимая рукой ушибленное место. Давая волю гневу, Есугей вскочил, расправил плеть и раз за разом, с оттяжкой хлестнул его по спине. На легкой китайской ткани выступили мокрые кровавые полосы. Отбросив плеть, он нагнулся к нему, заглядывая в лицо, и сказал:

– Если бы ты не был моим братом, тебя все кият-борджигины обвинили бы в предательстве.

– Но почему, брат? – голос Даритая срывался от отчаяния.

– Потому что если бы ты их поймал, мы вытянули бы из них правду и огласили бы всему монгольскому народу. Тогда на выборах за Таргудая ни один человек не дал бы своего слова. Никто не выберет в ханы того, кто ворует у своих. Понятно тебе это или нет?

Даритай тяжело дышал, из узких глаз его текли слезы.

– Ханство уже было в наших руках и упустил его ты… Доходит до тебя, что ты наделал?

– Прости, брат, – сжав в отчаянии кулаки, громко заплакал Даритай. – Глупый я, боги мне не дали ума…

Есугей опустился на войлок, сел рядом. Долго смотрел на младшего брата. Тот плакал по-настоящему. Было видно, что искренне раскаивался в своей оплошности. Безутешно рыдающий, сейчас он был похож на себя в далеком детстве, жалкий и беспомощный.

– Уйди с моих глаз и не показывайся, – устало вздохнул Есугей.

Даритай медленно встал на дрожащие ноги, вышел, задев плечом об косяк и, не глядя на сидевших у внешнего очага Хасара и Бэлгутэя, спотыкаясь, пошел из айла.