Василий Голицын. Игра судьбы - Руфин Гордин

Царевна была натурой энергичной. Замыслив нечто, она немедля старалась привести замысел в исполнение. Притом у нее хватало хитрости и изобретательности на все.

Призвав Федора, она поручила ему, не отлагая, доставить к ней бабку Акулину, Акульку, промышлявшую в торговых рядах на Красной площади. У этой бабки была слава целительницы. Она якобы снимала порчу, заговаривала ото всех болезней, к ней ходили мужики снимать утин-прострел и мужскую немочь, а бабы лечили грудницу, бесплодие и прочие болезни. Естественно, промышляла она и заговорами против неверности, наводила порчу на недругов.

Привел Федор бабку Акульку. Пала она перед царевной навзничь и стала стукаться лбом об пол, приговаривая:

— Свет ты наш великий, ясный, подательница благости, великая государыня, да чем я, недостойная, могу услужить тебе?

— Можешь ты навести порчу на супротивника моего? — напрямую спросила ее Софья.

— Услужу тебе со всем усердием, яко могу. Коли можешь достать его волос, либо ноготь состриженный, либо еще чего-нибудь от него, навроде мочи, кала, крови, — смогу за верное. Либо след ноги его.

— Ничего такого достать не могу. Разве что след попробовать? Как, Федор?

Шакловитый затруднился с ответом. В самом деле, можно ли как-нибудь соскрести либо снять лопаткою след ноги Петра?

— Нет, государыня, это дело безнадежное, — наконец вымолвил он.

— А ежели неможно сам след, то вколотить в него четыре железных гвоздя крестом с причитаньем, кое скажу.

— И сего не исполнить, — сказал Шакловитый. — Ты, бабка, что-нибудь полегче да попроще измысли.

— Могу, могу, касатик, — заторопилась бабка. — Есть порча на ветер. Слова такие заговоренные.

— Вот это годится, — одобрила Софья. — Сама ль ты наведешь либо кому-нибудь из нас следует?

— Нет, государыня царевна, сама я не могу — недруг-то ведь не мой. Кабы был бы мой, я бы наговорила. А так…

— Сказывай, каково говорить надо. А ты, Федор, возьми вот бумагу да запиши.

— Да где у тебя перья да чернила?

— Кликни кого-нибудь, чтобы принесли.

Постельничий принес очиненные лебяжьи перья да чернильницу со стопой бумаги.

— Ну, сказывай!

Бабка отставила ногу, сделала зверское лицо и начала:

— Кулла, кулла, кулла! Ослепи имя река очи цвета черного, раздуй его утробу толще угольной ямы, засуши его тело тоньше соломины, умори его скорей жала гадючьего, оторви ему руки-ноги бурею свирепою. Пущай он сгинет в одночасье со всем своим добром, с детишками, с женою либо с мужем. Аминь!

— Больно страшно, — сказала Софья, когда Шакловитый закончил писать. — Ну да ладно. Испробуем. А ты, Акулина, никому не сказывай, что у меня была. Проговоришься — лютой казни предам. Поняла?

— Как не понять, великая государыня царевна. Пущай язык у меня отсохнет, ежели проговорюсь, радетельница ты наша.

— Федор, дай ей золотой. Это на первый раз. Вдругорядь получишь более. А ежели заговор твой сдействует с первого разу, то озолочу.

— Ужо служить буду со всем радением, — приговаривала бабка, пятясь к выходу. Шакловитый выпроваживал ее. Когда он вернулся, царевна потребовала:

— Давай выйдем на гульбище. Сначала ты, а уж потом и я. Уж больно страшные слова, кабы язык не отсох.

День выдался ясный, теплый, благостный. Грачи черными закорючками деловито копались в земле. Дворцовые конюхи выводили на пастьбу лошадей. Подувал почти неуловимый слабый ветерок, Лениво пошевеливавший сухие листья на гульбище. Федор послюнил палец.

— Кажись, на восток, — сказал он. — А где это Преображенское, в какой стороне?

— Не ведаю, — призналась Софья.

— Ну да ладно. Глядишь, и достигнет ворога нашего.

— А он не в Преображенском. Сказывали, на Плещеево озеро подался. Игры у него там водяные.

— Может, водяной его и утащит в свое царство. Пущай царствует там, — засмеялся Шакловитый.

— Дай-то Бог, — произнесла Софья и перекрестилась. — Ну, не медли, давай выговаривай.

Федор поднес к глазам бумагу и стал читать заклятие. Софья ежилась.

— Ну, а теперь ты, госпожа моя.

— Может, хватит на нынешний-то день, может, отнести назавтра, — сказала Софья и перекрестилась сызнова.

— А чего назавтра? Завтра бабка иное принесет.

Царевна все медлила. Видно, заговорные слова пугали ее. Она нехотя взяла бумагу и, запинаясь, стала читать.

— Очень уж ты робко, — сказал Федор. — Такое слово не достигнет. Надобно его пущать со страстью.

— Ничего такого бабка Акулька не наказывала, — возразила царевна.

— То само собою разумеется, — отрезал Федор. В это время во двор въехала карета цугом. Впереди бежали два скорохода, позади гарцевала конная свита.

— Князинька! — радостно воскликнула Софья. — Князинька едет! Вот уж кто подскажет, каково надо произносить.

— Мне ты так не радуешься, — ревниво произнес Федор.

— А ты разве меряешь радости мои? — усмехнулась царевна. — Равно я вам рада, оба вы мои радетели. Обоих равно люблю.

— Так быть не должно. Любить надобно одного, — сердито выдавил Федор.

— Каково живете? — спросил князь Василий, входя.

— Вот, на ветер заговорные слова пущаем, — быстро проговорил Шакловитый.

Князь подошел к Софьиной руке, приложился к ней и при этом заметил:

— Пустое это занятие, сколь раз сказывал тебе, государыня.

— А коли ничего иного нету, как быть?

— Столь много раз толковал: надобно замириться. Неужто выя у тебя закостенела, не гнется?

— Не гнется! — буркнула царевна.

— Вот и жди разворота Петрушкиного. Он никого из нас по твоей прихоти не помилует.

— Не угомонюсь, прежде чем не испробую все по черной магии, — упрямо повторяла царевна. — Вот ты, князинька, посулил книгу Гермесову, где по науке можно порчу наслать.

— Писано там такое, верно. Но сам Трисмегист указывает, что ничего такого не испробовал, все с чужих слов.

— Великий, сказывал ты, ученый, стало быть, с людьми таковой же учености и вожжался, — резонно указала Софья.

— Надо думать, — нехотя согласился князь. — Но и великие бывают доверчивы. Сам же Гермес указывает, что всякое знание дается опытом.

— Народ приметчив, — заметила Софья. — Без опыта да нужды ничего не выдумает.

— Востра ты, матушка, давно подметил: за словом в карман не лезешь, — ухмыльнулся князь.

— А как с вами иначе? Не возразишь да не переспоришь — задавите.

— Наше дело давить вашу сестру, — вмешался Федор. — Однако любовно.

— Да уж, на это вы мастеровиты. Так ты, князинька, привези ту книгу Гермесову. Давненько обещался.

— Все за посольскими делами забываю, государыня. Сей день и пришлю ее тебе.

С теми словам попрощался и вышел. А вечером посольский дьяк привез Софье обещанную Гермесову книгу, пухлый том на латинском языке.

— Э, нет, — огорчилась царевна. — Сия грамота не по мне. Будто князь Василий не ведает, что я латынщине не учена. Проси князя приехать да растолковать, что здесь писано.

— Князь с послами занят, государыня царевна. Наказ твой передам слово в слово, — пообещал дьяк.

Разумеется, передал. Князь не был ослушником — приехал. Не к полюбовнице — к правительнице.

— Давай разбираться, — попросила царевна. — Найди подходящее для порчи.

Князь долго листал фолиант, бормоча под нос: моча, кал, ногти, слюна, сопли, платок, чулок, рукавица… Вот, кажись, подходит. Купить бычье сердце непременно в субботу и, взяв его, пойти в пустынное место, вырыть там глубокую яму, устлать ее слоем негашеной извести и на нее положить сердце…

— А где эту известь берут? — осведомилась царевна.

— Я тебе добуду, — усмехнулся князь. — Выжигают ее у нас в Мячкове селе. Чту далее: колоть его, сердце то бишь, острым ножом, приговаривая: «Вот тебе, Петр, нож в сердце, умри, как сей бык умер под ножом». И так несколько раз. А потом возвратиться молча, ни с кем не заговаривая весь день.

— Как же это можно — весь день молчать? — удивилась царевна.

— А ты накажи слугам своим и сестрицам, чтобы тебя не тревожили. Тут указано, что таково с сердцем надобно поступить не единый раз. И каждый раз поутру, непременно натощак.

— Ох, грехи мои тяжкие, — расстроенно проговорила царевна. — Тяжко мне все это. Прикажу купить бычьих сердец да положить их в ледник… А не указано там: непременно самой копать да колоть?

— Самой, госпожа моя, самой.

— Ладно. Поищи что-нибудь попроще.

Князь продолжал листать книгу, бормоча себе под нос.

— Может, вот это испробовать, — нерешительно произнес он, — вот, слушай-ка: до восхода солнца одним ударом ножа срезать ветку орешника, притом непременно совсем молодого, без плодов, и до которого никто не касался…

— Поди знай, касался кто, либо нет, — прервала его царевна. — Неизвестно то. Ну да ладно, чти далее.