Планета Шекспира - Клиффорд Саймак

«Это не моя концепция, — возразил монах. — Я и сам не верю в бесконечную жизнь. Я пытался заставить себя поверить, потому что мое дело основывалось на необходимости веры. И был еще мой страх смерти, да, пожалуй, и жизни тоже.»

«Вы приняли свой теперешний пост здесь с нами из-за своего страха смерти, — сказала гранд-дама, — а я из-за чести — оттого, что мне непривычно было отвергать почет и уважение. Я чувствовала, что меня, может быть, вовлекают в нечто такое, что будет не по мне, но я слишком долго стремилась быть у всех на виду и оказалась органически не в состоянии отказаться. Уж по самой крайней степени, сказала я себе, это будет способ обрести такую вспышку известности, о какой я и не мечтала.»

«А теперь, — спросил ученый, — все ли вам кажется правильным? Вы удовлетворены, считаете свое согласие правильным?»

«Я удовлетворена, — ответила она. — Я даже начинаю забывать, и это оказывается благословением. Были ведь Ронни Дуг и Альфонс…»

«Кто это были?» — спросил монах.

«Мужчины, за которыми я была замужем. Они и еще пара других, имен которых я сейчас не могу припомнить. Не имею ничего против того, хотя было время, когда я имела бы, чтобы сказать вам, что я была нечто вроде стервочки. Довольно царственной стервочки, пожалуй, но все-таки грязной стервы.»

«Мне представляется, — сказал ученый, — что мы действуем так, как было задумано. Что-то, более чем вероятно, продолжается дольше, чем замышлялось. Но еще за тысячу лет, быть может, мы сможем стать тем, чем должны стать. Мы честны сами с собой и друг с другом, а я полагаю, что это должно быть частью того же. Мы не смогли полностью сбросить с себя все человеческое за такое короткое время. Человеческая раса потратила два миллиона лет или около того, на то, чтобы выработать человеческие качества, и это не такая вещь, которую можно стащить легко, как одежду.»

«А вы, сэр Ученый?»

«Я?»

«Да, как насчет вас? Другие двое из нас наконец честны. А как с вами?»

«Я? Я никогда не думал об этом. Никогда не сомневался. Любой ученый, а в особенности астроном, как я, готов был бы продать душу, чтобы пойти. Если подумать, то, фигурально выражаясь, я и продал душу. Я потворствовал своему назначению в этот конгломерат интеллектов, или как его там не назови. Потворствовал назначению. Я бы дрался за него. Я упрашивал кое-каких друзей, самым секретным и осторожным образом, чтобы они помогли моему назначению. Я готов был на все ради этого. Я не думал о своем выборе, как о чести. Я действовал не из страха, как вы двое — и однако, в некотором смысле, может быть, и из страха. Я, знаете ли, старел, и начинал уже приобретать это лихорадочное чувство, что время уходит, песок высыпается. Да, если подумать, то, может быть, был и страх: подсознательный страх. Но в основном было ощущение, что я не могу позволить себе сойти в последнюю тьму, когда столько осталось сделать. Не то, чтобы мои теперешние наблюдения или выводы имели какое-то земное происхождение, ибо я больше не часть Земли.

Но по конечному счету, я думаю, все это и неважно. Моя работа предназначалась не для Земли и не для товарищей, а для меня самого — для моего личного удовлетворения и удовольствия. Я не искал аплодисментов. В отличие от вас, моя дорогая леди, я скрывался. Я избегал публики, я не давал интервью и не писал книг. Писал, конечно, статьи, чтобы поделиться своими находками с товарищами по работе, но ничего такого, что прочитал бы человек с улицы. Я думаю, если подытожить, что я был крайним эгоистом. Мне не было дела ни до кого, кроме себя. Теперь я рад сообщить вам, что свое размещение с вами двумя я нахожу очень удобным. Словно мы — старые друзья, хотя раньше мы никогда не были друзьями, да может быть, ни один из нас в действительности и не друг двум другим по классическому определению дружбы. Но раз мы можем действовать совместно, то я думаю, что при данных обстоятельствах мы можем назвать это дружбой.»

«Вот так экипаж у нас подобрался, — сказал монах. — Ученый-эгоист, женщина, ищущая славы и бывщий испуганный монах.»

«Бывший?»

«Я больше не боюсь. Больше ничто не может меня коснуться, как и любого из вас. Мы добились этого.»

«Нам предстоит еще долгий путь, — сказал ученый. — Здесь не место и не время для торжества. Скромность, скромность и скромность.»

«Я всю свою жизнь провел в скромности, — сказал монах. — Со скромностью я покончил.»

18

— Что-то не так, — сказала Элейн. — Что-то не на месте. Нет, может быть дело далеко не в этом. Но есть что-то такое, чего мы не нашли. Ждет здесь какая-то ситуация — может и не нас, но ждет.

Она напряглась, почти замерла от напряжения, и на ум Хортону пришло воспоминание о старом сеттере, с которым он временами охотился на уток. Чувство ожидания, знания, и в тоже время не совсем знания, привставания на цыпочки от острого ощущения присутствия.

Он остановился, подождал, и наконец, как бы с усилием, она расслабилась.

Элейна посмотрела на Хортона просящими глазами, просящими о том, чтобы ей поверили.

— Не смейтесь надо мной, — сказала она. — Я знаю, что здесь что-то есть — что-то необычайное. Я не знаю, что это такое.

— Я не смеюсь над вами, — ответил он. — Я верю вам на слово. Но как…

— Не знаю, — ответила она. — Однажды в такой ситуации, как эта, я себе не поверила. Но теперь — нет. Это уже случалось раньше, много раз. Почти как знаешь наверняка. Словно предупреждение.

— Вы думаете, это может быть опасно?

— Невозможно узнать — просто ощущение чего-то.

— Мы пока ничего не находили, — сказал он, и это было близко к истине. В трех обследованных ими зданиях не было ничего, кроме пыли, дряхлой обстановки, керамики и стекла. Для археолога это могло бы иметь значение, сказал себе Хортон, но для них двоих это были просто древности — пыльные, заплесневевшие, однообразные древности, которые одновременно угнетали и явно никуда не годились. Когда-то в далеком прошлом жили здесь разумные существа, но для его нетренированных глаз ничто не указывало на цели их пребывания.

— Я об этом часто думала, — сказала Элейна. — Удивлялась. Я ведь не единственная у кого это есть. Есть и другие. Новая способность, приобретенный инстинкт — невозможно точно сказать. Когда люди вышли в космос и высадились на других планетах, они были вынуждены приспосабливаться — как бы это назвать? — ну, может быть, к непохожести. Им пришлось развить новые способы выживания, новые способы думать, новые взгляды и чувства. Может быть, мы этим и обладаем — новым органом чувств, новым способом узнавать. Что-то подобное появилось у земных пионеров, когда они попадали в неизвестные области. Может быть было это и у первобытных людей. Но на давно уже заселенной и цивилизованной Земле наступило время, когда в этом уже не осталось нужды, и оно исчезло. В окружении цивилизации мало неожиданностей. Всякий хорошо знает, чего он может ждать. Но когда он отправляется к звездам, он вновь испытывает нужду в этом древнем способе познания.