На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии - Синдаловский Наум Александрович

В середине XIX века известный петербургский скульптор Петр Карлович Клодт работал над одним из проектов художественного оформления пристани на Неве, напротив величественного здания Академии художеств. Тогда набережную собирались украсить скульптурными группами коней, ведомых юношами, — наподобие тех, что оформляют въезд на Елисейские поля в Париже. Но планы изменились. На пристани были установлены древние изваяния сфинксов, доставленных из далекого Египта. И Клодт предложил установить своих коней на западных устоях перестроенного в это время Аничкова моста через Фонтанку в створе Невского проспекта.

Петербургская публика была в восхищении. Пресса наперебой публиковала восторженные отклики. Остался доволен и Николай I. Согласно преданию, во время церемонии по случаю торжественного открытия моста император, как известно, не отличавшийся изысканностью выражений, с солдатской непосредственностью хлопнул скульптора по плечу и громогласно заявил: «Ну, Клодт, ты лошадей делаешь лучше, чем жеребец!»

Скульптурная группа «Укрощение коня» на Аничковом мосту. Современное фото

Городской фольклор с готовностью подыгрывал казарменному юмору смахивающего на фельдфебеля императора. Рассказывают, что однажды на крупе клодтовского коня появились четыре зарифмованные строчки:

а Николай, узнав об этой выходке петербургских рифмоплетов из полицейского рапорта, подхватил предложенную игру и размашистым росчерком пера вывел прямо на рапорте экспромт собственного сочинения:

Если верить одному преданию, то, работая над конными группами для Аничкова моста, Клодт решился наконец отомстить одному из своих давних высокородных обидчиков, и месть избрал жестокую и изощренную. Он будто бы решил изобразить лицо этого человека под хвостом одного из вздыбленных коней. Говорят, узкий круг посвященных легко узнавал отлитый в бронзе образ несчастного. Правда, другие были убеждены, что между ног коня скульптор вылепил портрет ненавистного Наполеона, врага любимой и единственной его родины — России. А третьи утверждали, что одно из бронзовых ядер коня просто исписано непристойностями.

Динамичные классические скульптуры обнаженных юношей, мощные фигуры прекрасных диких животных, непривычная для монументальной скульптуры близость восприятия в сочетании с некоторой неоднозначностью, улавливаемой в тексте памятной бронзовой доски, укрепленной на одном из гранитных пьедесталов: «Лепил и отливал барон Петр Клодт в 1841 году», породили соответствующий фольклор, пикантная фривольность которого с лихвой искупается добродушной незлобивостью текстов. Вот анекдот, обыгрывающий двусмысленность бронзовых слов. Стоит на Аничковом мосту мужик и справляет малую нужду. Подходит милиционер и вежливо начинает стыдить мужика: «Как же это, гражданин… В центре города… На таком месте… Небось питерский рабочий…». — «Рабочий, рабочий… — нетерпеливо отмахивается мужик. — Не видишь, что написано: отливал барон Клодт. Как барону, так можно, а рабочему — так нет?!»

Одно из фольклорных имен нового моста родилось в середине XIX века. Долгое время его называли «Мостом восемнадцати яиц». С момента его торжественного открытия и вплоть до 1917 года одним из обязательных атрибутов моста был городовой, дежуривший на пересечении Невского и Фонтанки. Затем постоянное дежурство городовых у Аничкова моста было отменено. В связи с изменившейся ситуацией ленинградцы с готовностью откорректировали название. Мост стали именовать «Мостом шестнадцати яиц». Тема конских гениталий не покидала городской фольклор и в дальнейшем. Пожилые ленинградцы вспоминают, как питерские мальчишки, убегая из дома, на дежурный докучливый вопрос взрослых: «Ты куда?», — весело бросали: «На Фонтанку, 35, коням яйца качать».

В начале XX века на участке домов № 10 и 12 по Каменноостровскому проспекту находился сад «Аквариум» с одноименным фешенебельным рестораном, принадлежавшим купцу Г. А. Александрову. Посещение ресторана было доступно только весьма состоятельной публике — так дороги были входные билеты. Постоянными посетителями «Аквариума» были великие князья, гвардейские офицеры из родовитых аристократических семей, да авантюристы, богатство которых могло неожиданно и случайно всплыть над зеленым сукном игорных столов и так же неожиданно могло утонуть в бокалах шампанского за обеденными столами в ресторанах подобного типа.

Развлекая богатую и изысканную публику, владелец «Аквариума» позаботился и о простом народе. Здесь был выстроен так называемый «Дворец льда», со множеством самых разнообразных затей, среди которых особенной славой пользовался ледовый лабиринт — любимая потеха столичного люда тех времен. Посещение лабиринта стало чуть ли не обязательной программой воскресного семейного отдыха. Память об этом сохранилась в петербургской городской фразеологии. Глаголам «запутаться», «заблудиться» и «намучиться» придумали универсальный аналог — «Налабиринтиться». А затем стали употреблять его и в переносном смысле, как синоним выражения «сыт по горло».

Кстати, в петербургском фольклоре это не единственный случай подобного словообразования. Например, существовало выражение «Набебелениться», то есть одуреть, обезуметь, очуметь от запаха кожи на кожгалантерейной фабрике имени А. Бебеля. В нем заключена контаминация слов «Бебель» и «белена». Белена — это ядовитая сорная трава с одуряющим запахом, известная по идиоме «белены объелся».

На протяжении всей своей истории Петербург манил к себе молодых людей из провинции. Одни приезжали с честолюбивыми намерениями добиться славы, карьеры, богатства. Другие — просто поправить свои денежные дела. Но столица не ко всем оказывалась благосклонной. И тогда одни опускались на дно и пополняли армию деклассированных элементов, а другие плыли по течению, не думая уже о богатстве и заботясь только о куске хлеба насущного. Они становились лакеями, разнорабочими, грузчиками, ямщиками. Некоторые возвращались в свои деревни. Но как по-разному уходили на заработки в столицу, так по-разному и возвращались. О грамотных крестьянах, поживших в столице и приобретших некоторый городской лоск, говорили: «Полированный питерец». Зато над парнями, которые уехали в Петербург в надежде разбогатеть, а вернулись в свою деревню нищими и разутыми, в Вологодской губернии смеялись: «Напитирились». Их возвращение в родные деревни становилось излюбленной темой городского фольклора во всех его жанрах — от частушек до лубочных картинок, сопровождавшихся подробными рифмованными назидательными подписями. О таких недотепах насмешливо говорили: «Поехал в Питер, да дунул взад витер, доехал до овина, думал, что половина, — назад и вернулся».

Были, правда, среди них напористые и упрямые, которые вновь и вновь пытались повернуть капризную госпожу удачу лицом к себе. Бесприютные, беспаспортные, изгнанные из Петербурга и лишенные права проживать в нем, они снова возвращались в столицу с маниакальной надеждой стать в конце концов петербуржцами. В просторечии их называли «Спиридоны-повороты». Но таких было немного. Почти всех вылавливали — и тех, кто не соглашался вернуться в деревню добровольно, отправляли по так называемому «вольному этапу» в сопровождении конвоира. Это называлось «Приехать на солдате». Но наиболее хитроумные и изворотливые даже из этого старались извлечь пользу. При высылке из Петербурга всем выдавался комплект одежды. Зимой, кроме обязательной ситцевой рубахи, порток и обуви, в него входил казенный полушубок. Чаще всего его тут же недалеко от городской заставы пропивали в трактире. А утром у Средней Рогатки, пошатываясь с похмелья, оборванцы снова брели в Петербург, как говорили знатоки этого обычая, «За шубой».