Прости меня, Леонард Пикок - Мэтью Квик

– Конечно, – сказал я.

Папы и Линды дома не было. Мы прошли ко мне в комнату, и Ашер начал метаться, как зверь в клетке. Я еще никогда не видел его таким.

– Прости, что испортил наш макет, – сказал он.

– Все нормально. – Если честно, мне было глубоко наплевать на испорченный макет, но вот то, как он обошелся со мной, определенно не было нормальным, и я это знал.

Почему я ответил, что все нормально?

Мне следовало сказать: «Какого черта ты поставил мне фингал? Что с тобой не так?» Но я этого не сделал.

А жаль. Может, если бы я разозлился…

– Кое-что произошло во время рыбалки, – произнес Ашер.

И как-то странно посмотрел на меня.

В глазах его было отчаяние.

Но затем он отвел взгляд и добавил:

– Не обращай внимания. Мне надо идти. – И поспешно вышел из комнаты.

Я был настолько ошарашен, что не сказал Ашеру ни слова и позволил ему уйти просто так. Теперь-то я знаю, что мне следовало остановить Ашера, спросить, что случилось, предложить свою помощь или, по крайней мере, сообщить кому-нибудь о его странном поведении, но меня напугало застывшее в глазах Ашера отчаяние. Я не хотел, чтобы он снова мне врезал, и вообще, ведь тогда я был просто ребенком.

Откуда мне было знать, что нужно делать?

На следующий день Ашер вернулся в школу и, похоже, реально пришел в норму. Мало-помалу все утряслось. Наш учитель позволил нам воссоздать наш Мачу-Пикчу за три четверти баллов, и мы успешно справились с задачей, причем на восстановление макета у нас даже ушло в два раза меньше времени, чем на его создание.

Но затем Ашер начал привязываться к ребятам помладше и попокладистее.

А во время перерыва на ланч прикалывался надо мной, плел какую-то несусветную чушь типа того, что он видел, как я дрочил, глядя на фотку его мамы, или что в раздевалке я хватал его за член, и вообще, теперь он постоянно жал из меня масло в коридоре или старался притиснуть к шкафчикам.

Мне это вовсе не нравилось, но я молчал.

Почему?

Я должен был что-то сказать – и не просто с целью самозащиты, а скорее потому, что Ашер, как мне кажется, хотел, чтобы я спас его.

Типа, Ашер, похоже, хотел, чтобы я положил всему этому конец и на каком-то подсознательном уровне специально меня злил, явно рассчитывая на то, что в результате я все расскажу окружающим нас взрослым и они придут ему на помощь. И теперь я мысленно задаю себе вопрос: а не было ли все то, что произошло позже, – наезды, а затем и та гнусная история – просто попыткой наказать меня за неспособность защитить его?

И когда в конце концов я сумел постоять за себя, когда он наконец от меня отвязался, я понял, что будут другие.

А что, если бы у меня с самого начала хватило сил спасти нас обоих – нас всех?

И вот теперь мне предстоит взять на себя то, о чем я должен был позаботиться гораздо раньше.

Я должен положить этому конец.

28

Мой объект появляется в следующей сцене фильма «Миссис Бил готовит своему извращенцу-сыну его последний ужин» – я вижу его на экране под открытым небом, а именно в кухонном эркере.

Я начинаю обливаться потом.

Вспомогательный вражеский объект под кодовым названием «Мать Ашера» целует основной объект в щеку.

Основной объект что-то говорит и исчезает.

Основной объект похож на типичного американского мальчишку из хорошего кино, вроде парнишки, с которым можно запросто отпустить дочь на выпускной бал. При виде картинки с послушным сыном, застывающей на экране под открытым небом, я чувствую, как по жилам быстрее течет кровь, а когда я снимаю «вальтер» с предохранителя и кладу палец на спусковой крючок[63], сердце начинает биться короткими пулеметными очередями.

Каждый дюйм моего тела покрыт липким потом, хотя на улице не больше восьми градусов. Еще минуту назад я трясся от холода, но сейчас мне хочется снять футболку – настолько мне жарко.

Секундой позже зажигается свет в спальне основного объекта; это должно послужить мне сигналом, что пора наконец сдвинуться с места и реализовать мой план, но ноги будто приросли к земле.

Основной объект включает компьютер, лицо моей мишени начинает светиться, как у пришельца.

Убей пришельца, думаю я.

Вспомни, что он с тобой сделал.

У тебя есть на это все права.

Он не человек.

Он вещь.

Объект.

Не забудь использовать свои военные знания, по крупицам полученные из Интернета.

Я покидаю свое тело, и мой дух взмывает вверх примерно на пятнадцать футов, так что я взираю с высоты на плоть, и кости, и кровь – словом, на материю, из которой когда-то состоял.

Богартовская шляпа мешает разглядеть выражение моего лица, но моя правая рука вытянута и «вальтер» направлен на основной объект.

Ноги мои отказываются идти, однако я – легкий, как призрак, – начинаю планировать над задним двором, в кромешной тьме.

Я похож на застывшую строчную букву «r», распластанную на льду.

Что меня тянет? Я парю в плотном зимнем воздухе и неожиданно осознаю, что мой дух словно тоже кто-то тянет за собой – я, типа, следую за своей плотью, точно гелиевый шарик, привязанный к запястью малыша[64].

Я стою, прижавшись к окну объекта, и вспоминаю, чтó он делал со мной столько раз в этой самой спальне.

Как я был смущен.

Как хотел, чтобы это кончилось.

Как он запугивал меня.

Как он заманивал меня в психологическую ловушку.

Как он говорил, что, если я перестану делать то, что мы делаем, он растрезвонит на весь мир, чем мы тут занимаемся, вплоть до мельчайших подробностей, и тогда буквально каждый начнет дразнить меня педиком, а возможно, даже постарается сделать из меня отбивную. Люди непременно поверят ему, а не мне, когда он скажет, будто это я заставил его заниматься такими гадостями.

Как он грозился распространить наше видео, которое снял втайне от меня на камеру якобы выключенного компьютера, если я перестану делать то, что он хочет, чтобы я делал.

В первый раз он просто намекнул, что его дядя показал ему, как можно словить кайф таким способом, какого я даже представить себе не могу.

Я хотел словить кайф.

Какой дурак не захотел бы?

Нам было почти двенадцать.

Мы боролись, типа, по всем правилам Всемирной ассоциации реслинга.

Просто баловались.

На мне была моя лыжная маска, и я представлял, будто я Рей Мистерио.

Он всегда был Джоном Сина.

А потом мы уже не боролись.

Мы делали что-то, чего я не понимал, что-то волнующее, опасное.

Что-то, к чему я был не готов, что-то, чего я на самом деле не желал.

Мы прикидывались – или нет?

Затем Ашеру постоянно хотелось бороться.

Я начал задавать вопросы – пытался понять происходящее.

Ашер велел мне ни о чем не спрашивать, помалкивать о наших отношениях и вообще стараться поменьше думать, и когда он мне это все говорил, вид у него становился жутко злобным, словно передо мной был кто-то, кого я не знаю, а вовсе не мой лучший друг.

Чем чаще это случалось, тем менее дружелюбным он становился.

И так продолжалось два года.

Я не хотел терять друга.

А вам разве никогда не приходилось делать нехорошие вещи просто ради сохранения дружбы?

Я старался обходить стороной спальню Ашера – не хотел оставаться с ним наедине, – но он был настойчив, постоянно предлагал мне заняться борьбой, и это стало нашим кодовым словом.

Затем я начал отказываться под разными предлогами: говорил Ашеру, будто не могу с ним играть, так как не сделал уроки или меня наказала мама, ну и все прочее. Он быстро понял намек, и вот именно тогда-то он и принялся меня запугивать.

Все закончилось кулачной расправой: Ашер здорово накостылял мне, так как я отказался заниматься «борьбой».

Он всегда был сильнее и больше меня.

А я плевать хотел на побои.

Что позволило мне обрести желанную свободу.

Когда я недвусмысленно дал Ашеру понять, что, если для достижения своей цели он продолжит заниматься рукоприкладством, я буду вечно ходить в синяках, а это, естественно, вызовет ненужные вопросы.

Может, именно тогда я и стал мужчиной.

Когда родители спрашивали о синяках, я отвечал, что подрался с Ашером.

Они никогда не задавали лишних вопросов.

Возможно, они даже решили, будто я голубой.

Кажется, однажды я попытался признаться Линде, но она категорически отказалась мне верить и быстро сменила тему разговора. Не помню точно, чтó именно я тогда ей сказал, скорее всего, напустил туману. И вообще, как можно говорить напрямую о таком дерьме, когда у тебя пубертатный период?! Я вспоминаю, как она тогда рассмеялась, будто я просто задорно пошутил. Вспоминаю, как тоже рассмеялся, потому что так безопаснее, хотя, возможно, тут я слегка загнул. Может, я и пытался объясниться, но эти моменты почему-то практически стерлись из памяти, поэтому ничего утверждать не могу.