Пляски с волками - Александр Александрович Бушков

желавший смириться с происходящим. Промахнулся, а второй раз не дали выстрелить его собственные солдаты – навалились, дали по морде, вырвали револьвер. Очень им не хотелось воевать. – Он улыбнулся совсем по-молодому. – Слева на обочине у меня стоял пулеметный броневик, а справа – пушка-трехдюймовка. Броневик мы тоже забрали у немцев, он был исправный, и пулемет тоже, с патронами, а пушка, когда мы там встали, валялась в кювете. Она была неисправна, без единого снаряда, но впечатление производила, если не подходить близко. Броневик выглядел очень внушительно, пушка тоже, трое хлопцев изображали, что они – готовый к бою расчет. Вот немцы не приглядывались. Я же говорю, воевать нисколечко не хотели – побыстрее бы ноги унести к своим Гретхен. Кое-где появились даже зольдатенраты – солдатские советы, как у вас. Кое-где поднимали красные флаги…

– Да, я читал.

– А я видел собственными глазами, – сказал Барея с едва заметным превосходством старого пса над молодым щенком. – Валит толпа расхристанных, небритых, часто пьяных солдат, несут красный флаг, поют разные социалистические песни, в том числе «Интернационал». Потом, у себя в Германии, эти, с красными флагами, несколько лет бунтовали, несколько советских республик учредили, недолговечных, правда. Но это вы наверняка лучше меня знаете, у вас должны были об этом много писать, они же тоже были большевики…

– Да, писали много и подробно, – сказал я. – Так что это не особенно и интересно. Давайте о другом. «Виртути милитари» вам вручили в день вашего рождения, причем в сороковую годовщину. Это просто совпадение, или тут что-то другое?

– Да нет, не совпадение, – сказал он охотно. – Скорее уж подарок ко дню рождения, к сорока. У меня был старый приятель. Даже больше, чем приятель. Из тех, что немцы называют «альте камераден». Вы знаете немецкий?

– Хуже, чем польский, но тоже неплохо, – сказал я. – Ну как же. «Старые товарищи». Часто означает скорее однополчанина, чем доброго приятеля на гражданке.

– Вот именно. Только не однополчанин, мы с ним вместе не воевали, а старый товарищ по подполью. Мы три года были в одной группе. Была такая группа – «Кмициц». Лех Валашевич, Рекс. Мы встречались пару раз в год, мы и еще четверо «старых камрадов». Лех оказался тем из нас, кто сделал самую блестящую, мы так думали, и я сейчас так думаю, карьеру – после восемнадцатого пошел по чисто военной линии, служил в Генеральном штабе, в тридцать третьем стал полковником. Он мне и позвонил однажды, сказал, что хочет сделать особенный подарок к сорокалетию. Оказалось, вот что он имел в виду. Сказал, что для человека с моей биографией у меня маловато наград. У него самого было шесть… Понимаете ли, я оказался в сложном положении. С одной стороны, как-то и неловко принимать такой подарок. Орден все же сугубо боевой. С другой – меня дважды откровенно обошли наградами, причем во второй раз – как раз «Виртути» четвертой степени. Отказываться было бы совсем уж нелепо, в этом могли усмотреть какую-то демонстрацию, а у меня и в мыслях ничего подобного не было. Ну, принял. Последнее письмо от Леха я получил в конце августа тридцать девятого, что с ним, ведать не ведаю.

– Так… – сказал я. – Коли уж вы переписывались и в тридцать девятом, он знал, что вы теперь – Ендрек Кропивницкий?

– Знал. Как и остальные «старые камрады».

– Вот очередной вопрос касается как раз Ендрека Кропивницкого, – сказал я. – И снова – исключительно из любопытства, у нас ведь именно беседа, а не допрос… Не могу отделаться от впечатления, что в вашем увольнении в отставку есть некоторые странности. У вас и в самом деле довольно примечательная биография. Подпольщик с дореволюционным стажем, в характеристиках написано: «Внес большой вклад в деятельность Боевой организации», «Внес вклад в дело возрождения польской государственности»…

Барея пожал плечами:

– Что вам сказать? Я не страдаю ни излишним честолюбием, ни ложной скромностью. Предпочитаю нечто среднее. Таких, как я, было не так уж мало. А канцеляристы любят подобные пафосные обороты…

– Водится за ними такой грех, – сказал я со знанием дела. – Итак, вы продолжали службу с новехоньким орденом на груди, получили в третий раз паспорт на другое имя, значит, готовилась какая-то операция? Уж не опять ли собрались в Германию?

– Вот именно.

– И вдруг вас отправляют в отставку по состоянию здоровья – причем медицинского заключения в личном деле нет. Что противоречит обычной канцелярской практике. Есть в этом какая-то странность, я бы сказал, неправильность. Неспроста все это было… Не расскажете ли, в чем там было дело? Хотя, если вам неприятно вспоминать, я не настаиваю…

– Ценю вашу деликатность… – усмехнулся Барея, как мне показалось, не без грусти. – Ну, в конце концов, минуло десять лет, эмоции и чувства потускнели… Случилась банальная история без всякой польской специфики: такое может произойти где угодно, я уверен, и у вас случается… Не сработались с начальником вашего воеводского отдела, подполковником Навроцким. Вряд ли есть смысл подробно рассказывать, в чем там заключалось дело? Все в прошлом… Скажу кратко: конфликт зашел настолько далеко, что все это так и кончилось…

Крепенько они должны были поцапаться. В подобных сварах все козыри в руках у начальника. Мог и не заходить настолько далеко, ограничиться тем, что загнал бы подчиненного в какую-нибудь здешнюю тьмутаракань – воеводский, то бишь областной начальник располагает к тому нешуточными возможностями, оформит все так, что комар носу не подточит – даже в отношении человека, за которым не сыщется упущение по службе. По старому принципу: «Я начальник – ты дурак». Этот его подполковник пошел дальше. Возможно, свою роль сыграл и орден – то, что Барея его получил через голову начальства, могло лишь прибавить злости означенному подполковнику. Ситуация знакомая, что уж там…

– И вы не пробовали доискаться правды? – спросил я вновь с искренним любопытством. – Коли уж чувствовали себя несправедливо обиженным, очень возможно, таковым и были – никаких упущений по службе и просто промахов за вами не числилось, в характеристиках ничего подобного не отмечено. Все, что я о вас знаю, позволяет судить: человек вы отнюдь не вялый или нерешительный…

– Спасибо за комплимент, – усмехнулся он в густые усы а-ля Пилсудский.

– Это констатация факта, – сказал я. – К тому же в свое время были знакомы и с Зюком, и с Рыдзем, ваш «старый камерад» служил в Генштабе, был полковником. Я на вашем месте непременно попытался бы побарахтаться…

– Вряд ли, – убежденно сказал Барея. – На моем месте вы наверняка вели бы себя точно так же. Ни с Зюком, ни