Надрез - Марк Раабе

Она открывает глаза.

Та же ослепительно светлая комната, как и в прошлый раз. Чем дольше держать глаза открытыми, тем темнее кажется комната – мрачная, грязноватая, как дешевая прачечная, – но сознание Лиз окутывает сияющим ореолом все, что она видит.

Спустя еще пару минут Лиз убеждается, что она здесь одна. Нет женщины, опускавшей ей руку на лоб, нет мужчины с двумя разными ликами. Словно ее память выкидывает кульбиты, и приходится составлять картину по частям. Нападение в парке. Изуродованное лицо мужчины. Как он касался пальцем ее тела, будто проводя линию надреза. Почему-то Лиз не страшно. Почти не страшно. Наверное, это связано с медикаментами, которыми ее пичкают. Но, невзирая на спутанность ее сознания, разум отчетливо приводит ее к неизбежному выводу: «Этот человек тебя убьет!»

Она понимает, что нужно выбираться отсюда. Выбираться из этой кровати, выбираться из этой комнаты. И поскорее.

Лиз пытается подняться, но тело отказывается ей служить. «Ну хорошо, – шепчет ее рассудок, – тогда спусти ноги с кровати, так легче будет встать». Женщина впивается пальцами во влажную от пота простыню и сдвигает корпус вправо, к краю кровати. Приходится бороться за каждый сантиметр, но она не может сдаться. Лиз думает о своей матери, представляет себе, как та смотрит на нее с насмешкой, недавно накачанное ботоксом лицо неподвижно, и только губы презрительно поджаты.

«Деточка, – высокомерно шепчет мать, качая головой. – Тебе никогда с этим не справиться».

Лиз изо всех сил дергается к краю кровати. Она думает о ребенке в своем животе, представляет, как эмбрион плавает в этой уютной пещере из плоти, не подозревая, что происходит снаружи. «Я спасу нас», – шепчет Лиз. Она думает о Габриэле, вспоминает их последний телефонный разговор. Точно, у нее был день рождения, а он не мог прийти. Когда же это было? И где Габриэль теперь?

Край кровати все ближе, сантиметр, еще один сантиметр… Лиз касается прохладного металлического остова, замечает, что ее правая нога уже лежит на краю, как и плечо. «А теперь осторожнее», – предупреждает рассудок.

Она пытается подвинуть левую ногу, толкает правую, и та падает с кровати. Лиз не может ее удержать, нога просто падает вниз, и она чувствует, как все ее тело перекатывается вправо. Как на качелях. Нет, как на поваленном стволе дерева. Она лежит на бревне и скатывается вправо.

Ее тело падает на пол комнаты, и в первый момент Лиз не понимает, что произошло. Затем ее тело накрывает волной боли.

«Ты должна встать», – шепчет ее рассудок.

«Нет, – отвечает тело. – Я не могу».

Ее знобит. На полу намного холоднее, чем в кровати. Покрывало осталось наверху, а Лиз не может пошевелиться. Слезы наворачиваются ей на глаза. «Лучше бы ты не шевелилась! – вопит ее тело. – Теперь мы замерзнем».

В этот момент от двери доносится какой-то шорох. «Только не сейчас, – думает Лиз. – Я должна вернуться в кровать. Если он меня увидит на полу, то убьет».

Но уже слишком поздно.

Мужчина входит в комнату.

Два лика – ангельский и дьявольский. Удивление искажает его черты. Мужчина подходит ближе, нагибается. Она видит его зубы, желтые, острые. Лиз знает, что он ударит ее – или совершит что-то намного худшее. Ее охватывают страх и отвращение.

– Не стоило тебе этого делать, – шепчет он. – Ты могла пораниться. А я хочу, чтобы ты была красива. Красива ради меня. И красива ради него.

«Ради него?» Холодный пол будто тянет ледяные когти к ее животу, вонзает их в ее внутренности. «Ради него?» Ради кого?

И вдруг Лиз охватывает паника. Что, если этот мужчина с ужасным лицом – только начало? Что, если есть кто-то еще, кто-то, отдающий ему приказы? Человек, которого нужно бояться еще больше? И Лиз ничего не может с этим поделать.

С какой-то даже нежностью мужчина подхватывает ее на руки. Нет покрывала, которое защитило бы Лиз от его взгляда, больничный халат съехал в сторону. Она обнажена в его руках. Лиз видит его лицо, красивую половину, и вдруг чувствует благодарность. Благодарность за то, что он спас ее от холода. Раз уж она не может сбежать, то надо хотя бы не погибнуть на полу.

И вот Лиз вновь в кровати, под одеялом, со всеми трубками, намазанная антисептиком, ранки заклеены пластырем. Ключ проворачивается в замке, она остается одна. И думает: «Вот, значит, как это происходит. Вот как возникает стокгольмский синдром».

Нейролептик уже действует, затуманивает ее разум, мутным мыльным раствором заливает мысли, и все же она успевает заметить темный зарешеченный проем под потолком в углу. «Камера! – думает Лиз. – Там должна быть камера! Поэтому он заметил, как я свалилась с кровати. В следующий раз подожду, пока стемнеет».

Глава 25

Тьма окутывает Габриэля, точно накидка. Здесь пахнет травой, ежевикой и брошенным под забор мусором. Только куч собачьего дерьма тут нет – кусты слишком густые. Габриэль с трудом пробирается вдоль высокого забора, обрамляющего территорию «Питона». Ежевика и боярышник цепляются за его брюки, он до крови царапает икры. Габриэль с удовольствием проник бы на территорию через центральный вход, но метрах в десяти от ворот стоит темно-синий «пассат», от которого за версту несет легавыми.

Минут двадцать назад в эти ворота въехал на такси Юрий Сарков – наверное, примчался сюда прямо из аэропорта «Тегель», где приземлился его самолет из Москвы. Габриэль, держась на безопасном расстоянии, видел, как Сарков собственноручно достает чемодан из багажника такси – старая привычка. Юрий никому не позволял прикасаться к своим вещам. На мгновение взгляд его холодных серых глаз остановился на темно-синем «пассате». Затем русский надвинул шляпу на глаза и торопливо направился к двухэтажному зданию с плоской крышей. Охранная служба «Питон».

«Ну наконец-то», – подумал Габриэль и двинулся вдоль забора, крадучись в темноте. Юрий был единственным человеком, на чью помощь можно было рассчитывать.

Еще десять минут – и Габриэль добрался до запасного выхода. Тут протянулись решетчатые ворота высотой в два с половиной метра – они покрылись зеленоватым налетом, петли заржавели, зато перебираться через них легче, чем через колючую проволоку.

Габриэль поднимает руку, машет в инфракрасную камеру, закрепленную над воротами, затем приближает к камере лицо и прикладывает палец к губам. Он знает, что сейчас виден на мониторах – его лицо белеет на экране, точно луна, и Коган, должно быть, поперхнулся кофе от неожиданности.

Габриэль перебирается через ворота и прыгает во двор – правое плечо мгновенно отдается болью. Он минует вход в свое прежнее жилище. Справа – ворота в гараж, где все еще стоит старенький спортивный автомобиль, который Габриэль починил. Правда, с тех пор Юрий ни разу не пользовался этим «мерседесом», словно на машине лежало какое-то проклятие. Или будто Сарков хотел показать, что не принимает его благодарность.

Еще пара поспешных шагов – и Габриэль оказывается у входа в здание фирмы. Открыв электронным ключом дверь, он торопливо проходит в центральный офис.

Коган, как и всегда, сидит у мониторов: тело подалось вперед, срезанный подбородок подрагивает. Берт недоверчиво смотрит на Габриэля.

– Ты что тут делаешь? – Судя по его виду, он уже обо всем знает: и об аресте, и о побеге.

– Хотел тебя спросить, какого хрена ты меня так подставил?

– Что… Ты о чем? – Кожа Когана приобретает нездоровый мучнисто-белый оттенок.

– Ну как о чем? Всего два дня назад я спас твою задницу. Поехал вместо тебя на Кадеттенвег, а теперь, когда мне нужно алиби, ты шлешь меня в жопу, утверждая, что сам съездил на вызов. Ты можешь мне объяснить, что происходит?

– Я… Я говорил с Юрием, ты же понимаешь…

– Да мне плевать, с кем ты там о чем говорил! Чувак, речь же не о какой-то мелочи. На меня пытаются повесить убийство.

Коган молчит.

– И с сегодняшнего дня ты мне торчишь не одну услугу, а две как минимум, ясно?

Коган машинально кивает.

– Где Юрий?

Берт тычет пальцем в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, где находится кабинет Саркова.

Не тратя времени на Когана, Габриэль взбегает по лестнице. Стены в коридоре голые, ни одной картины. Только моющиеся стекловолоконные обои. Он распахивает дверь в кабинет Юрия.

Сарков величественно восседает за столом.

– Входи, мой мальчик. – Голос у него, как всегда, спокойный и ироничный, в нем едва слышится упрек. – Садись, пр-рошу. – Происхождение дает о себе знать, Юрий за всю жизнь так и не избавился от раскатистого русского «р».

Габриэлю кажется, что в словах начальника звучит грусть.

Вздохнув, он опускается на стул напротив – хром и черная кожа. В кабинете пахнет застарелым сигаретным дымом. Габриэль чувствует себя подростком, глупым и несдержанным.

– Привет, – неуверенно произносит он.