Золото Ариеля - Элизабет Редферн

Прогремел выстрел и в воздухе остро запахло порохом. Человек рухнул, челюсть его превратилась в месиво из костей и крови.

Нед отступил, тяжело дыша. Пэт произнес:

— Господи, парень. Я рад, что ты кое-чему научился в солдатах.

Нед посмотрел на него.

— Первое, чему учат на войне, Пэт, — пленных нужно обыскивать, — произнес он и указал на графского телохранителя. — Если он еще не мертв, то скоро умрет. Ты можешь от него избавиться?

— Мешок с камнем — и во Флит. И дело с концом.

Нед сказал:

— Постарайся.

Пухлый аптекарь Джейкоб Андервуд, зарабатывавший большую часть денег, продавая любовные напитки скучающим женам и защитные средства от французской оспы их мужьям, все еще веселился, вспоминая посещение плохо одетого незнакомца, который пришел в его лавку, купил стеклянный тигель, а потом спросил у него рецепт изготовления философского камня. Право, он находил это дело до того забавным, что рассказал о нем своим друзьям, нескольким коллегам-аптекарям, когда все они собрались в тот вечер в ресторанчике на Бред-стрит — хотя бы для того, чтобы продемонстрировать друг другу свои обширные познания в алхимии. Он рассказал им, что этот молодой дурень расспрашивал об ингредиентах для изготовления философского камня, как если бы их можно было купить, а потом перешел на разговор о секретных рецептах, о письме, написанном тому, кого зовут Ариель.

— Ну что же, — решили они, все еще смеясь, — имя бедного Ариеля — одного из ангелов Джона Ди — воистину было использовано с целью мошенничества, а этот молодой человек если и не шарлатан, то легковерный дурак. Письмо к Ариелю, подумать только.

Они смеялись до упаду.

Позже в тот же вечер Джейкоб Андервуд, уединившись в задней комнате, пересчитывал деньги, которые заработал за день, когда услышал приглушенный стук в дверь.

Он закрыл ящик с деньгами, подошел к запертой на засов двери и резко крикнул:

— Кто там?

Он услышал какой-то неотчетливый голос. Это могла быть одна из тех богатых женщин, которые приходят тайком за любовным зельем или для того, чтобы попросить его избавить их от нежелательного младенца. Он снял засов с двери и увидел четверых мужчин, стоящих в темноте, — их молчание было столь же зловещим, как и взгляды, устремленные на него.

Один из них сказал:

— Вы Джейкоб Андервуд?

— А что если и так? Говорите, какое у вас дело, или уходите, иначе я кликну стражу.

Первый ступил вперед и толкнул его назад в комнату так, что он чуть не потерял равновесие. Остальные протиснулись в комнату вместе с ним, и последний запер дверь.

Андервуд огляделся с диким видом, но звать на помощь не имело смысла — он давно уже отослал своего слугу домой. Он не любил, когда слуги или подмастерья спят здесь; Джейкоб не доверял им — у него здесь столько ценностей.

Он попятился.

— Я не храню деньги дома. Оставьте меня в покое.

Первый человек перевернул ящик с деньгами, стоящий на рабочем столе. Все монеты с шумом высыпались и забренчали по полу. Другой произнес:

— Нам не нужны ваши деньги, Андервуд. Мы только хотим узнать, почему вы ходите и рассказываете о письме тому, кого называют Ариелем.

— Ариелем? — изумился он, не веря, что они пришли сюда из-за такой малости.

— Ариелем.

Двое подошли ближе, а последний сторожил дверь. Джейкобу показалось, что в руке одного из них сверкнул нож, и зубы у него застучали от ужаса.

Он проговорил:

— Сегодня в лавку вошел какой-то незнакомый мне человек, он говорил о письме, но это был жулик, простофиля, не понимающий, о чем он говорит…

Они переглянулись. Один из них сказал наконец:

— Как имя того человека, который сообщил, что у него есть письмо к Ариелю?

— Не знаю. Клянусь, я не знаю.

— Опишите его.

— Он молод, моложе меня, лет двадцати пяти-двадцати шести, — проговорил Джейкоб, запинаясь. — У него темные волосы и бритое лицо. Он промок под дождем; одежда у него бедная и поношенная. У него есть собака…

— Он алхимик?

— Я бы сказал, что он ничего не знает, совершенно ничего не знает о философском камне!

К несчастью Джейкоба Андервуда, те, кто его допрашивал, думали иначе. Здесь, в этой комнате, они снова и снова задавали ему вопросы, а они знали, как заставить его рассказать больше. Господи, да он рассказал бы им все, все, что угодно, только бы прекратилась боль. Двое из них мучили его, а другой рылся в бумагах на столе, бросая одну за другой на пол.

Появился еще один человек и начал задавать ему вопросы заново, об Ариеле, об алхимии. Его знания явно превосходили знания его товарищей, но ему не удалось вытянуть больше сведений из своей жертвы, чем им.

Наконец они его оставили. Он рухнул на пол окровавленной грудой, в полубессознательном состоянии. Мучители с отвращением отошли — от него воняло.

— Толку нет, — сказал один. — Он действительно рассказал все, что знает.

— Тогда кончайте, — подытожил другой.

15

Все мои хорошие поступки забыты; все мои ошибки вытащены на свет и рассмотрены во всех подробностях, со всей неумолимостью, присущей злу. Все мои услуги, траты и опасности, которым я подвергал себя ради моей страны — колонии, открытия, сражения, советы и что бы то ни было, — все теперь перевесила злоба. Теперь меня превратили во врага и изменника.

Был конец ноября, и Кейт Пелхэм, выйдя в сад на рассвете, стояла среди кустов падуба, покрытых первым инеем. Она смотрела, как яркое солнце встает на востоке, и ей стало холодно в тонком шерстяном платье и легких башмаках, но вместе с тем это дало ей ощущение свободы — свободы, которую она знала в детстве, когда бродила по саду и по речному берегу, распустив волосы, в рваной испачканной одежде, и искала приключений вместе с Недом Варринером.

В это утро она тоже ощутила себя свободной, потому что ее муж рано ушел из дому, хотя она и знала, что его слуги все равно следят за ней.

Свобода длилась недолго. Вскоре ее нашла няня и сказала, что Себастьян зовет маму; поэтому она вошла в дом, пылко обняла малыша и пригладила, откинув со лба, его вьющиеся темные волосы. Два последних дня ее маленький сын мучился оттого, что что-то сжималось в его груди, он задыхался, а она, в свою очередь, холодела от страха за него. Они с Пелхэмом посетили многих практикующих врачей, испробовали массу лекарств, но когда у него началась эта болезнь легких, оказалось, что сделать, судя по всему, почти ничего нельзя.

Она усадила его к себе на колени, пела ему песенки — вроде тех, которые, как ей нравилось думать, пела ей ее мать. Песни о далеких временах, далеких странствиях. Кейт была такой маленькой, когда ее мать умерла, что не помнила ее; но, судя по портрету-миниатюре, у нее были изящные черты и шелковистые каштановые волосы, совсем как у Кейт: только после вступления в брак Кейт стала покрывать волосы. Могущественный родственник матери, ее двоюродный дед граф Шрусбери, говорил Кейт, что она унаследовала и ясные зеленые глаза матери, и ее дух, хотя Пелхэм сделал все, что мог, чтобы сломить его.

Пелхэм был причиной того, что она больше не виделась со Шрусбери. Она солгала Арабелле. Их семьи не разошлись; они всегда поддерживали отношения, но встречались всего один-два раза в год, на праздники Рождества или Пасхи. Пока Кейт не вышла замуж за Пелхэма.

Было известно, что Шрусбери питает тайную симпатию к католической вере. Его жена Мэри сама посещала мессы — тайком. И Шрусбери выразил свое неодобрение, свои сожаления, когда Кейт обручилась с охотником за католиками; и все же он не окончательно порвал с ней. Он сказал ей, что будет рад, если она будет приносить к нему своего сынка, когда ей захочется. И действительно, в этом году, как всегда, ей пришло письмо с приглашением посетить на Рождество лондонский особняк Шрусбери на Колман-стрит вместе с Себастьяном. Но имени Пелхэма в приглашении не было, и муж запретил ей идти.

Она поцеловала Себастьяна, тепло закутала его и вывела за ручку в сад, на солнышко. Врач сказал, что свежий воздух и упражнения полезны мальчику так же, как лекарства. Она встала на колени рядом с ним и показывала ему вдали корабли на реке, рассказывала о путешествиях деда, хотя корабли, на которых он плавал, сказала она Себастьяну, были больше, гораздо больше любого речного судна. Спустя час вышла няня и осторожно взяла у нее сына — пришло время для утреннего сна. Кейт поцеловала его, крепко обняв, как будто ей не хотелось его отпускать.

Кейт прошла к себе и отперла ящик, чтобы вынуть кое-какие бумаги. Пройдя на кухню, она взяла три кувшина абрикосового варенья, которое сварила летом из абрикосов, росших в ее саду у южной стены. Поместив кувшины и бумаги в корзину, накрыла все салфеткой, потом надела плащ и пошла искать свою служанку.