Сказать почти то же самое. Опыты о переводе - Умберто Эко

Один раз мне показалось уместным не говорить больше, но, во всяком случае, сказать нечто более понятное итальянскому читателю: это визит в Шаалис (глава 7), где говорится то soir de la Saint-Barthélemy («вечер св. Варфоломея»), то jour de la Saint-Barthélemy («день св. Варфоломея»). Все переводчики передают оба эти выражения буквально, как «день» и «вечер» св. Варфоломея[† Ср. другие русские переводы: «вечер св. Варфоломея» и «день св. Варфоломея» (Е. Уpeнiycъ); «день св. Варфоломея». (Э.Л. Линецкая, оба раза)]. Но нельзя забывать о том коннотативном значении, которым наделено выражение la Saint-Barthélemy для французского читателя, и это значение можно восстановить, лишь используя общепринятое выражение: «Варфоломеевская ночь». Поэтому я всегда перевожу «ночь». В конце концов, сцена происходит поздно вечером.

В главе 3 Рассказчик решает отправиться в Луази и нанимает фиакр на площади Пале-Рояль. Когда кучер понял, что ему предстоит отвезти седока на расстояние восьми лье от Санлиса, он говорит (причем, как подчеркивается, moins préoccupé, «не столь снедаемый нетерпением», как его клиент): Je vais vous conduire à la poste («Отвезу вас до почтовой станции»). Один из переводчиков понял это à la poste как «быстро, мигом» – и на первый взгляд не ошибся. Действительно, поскольку la poste — это станция, где меняют лошадей, то ехать à la poste означает ехать как можно быстрее, в сильной спешке, на высшей скорости. Итальянско-французский словарь Гардзанти гласит: «courir la poste: бежать как бешеный». Тем не менее в конце главы 7 говорится, что экипаж останавливается на дороге в Плесси и путешественнику остается не более часа пути до Луази. Итак, путешествие состоялось не на наемном экипаже, который довез бы клиента прямо по требуемому адресу, а на карете некой публичной службы. И действительно, как объясняется в примечаниях к французским изданиям, кучер счел более практичным довезти клиента до станции почтовых карет, которые отправлялись и ночью, могли взять одного-двух пассажиров и были самым быстрым транспортным средством (12 километров в час). Конечно, современник Нерваля понимал эту подробность, но ведь она должна быть понятна и сегодняшнему итальянскому читателю. Отвергнув существующие переводы, в которых кучер говорит, что отвезет клиента «до почты»[† Ср. другие русские переводы: «на почтовую станцiю» (Е. Уренiусъ); «до санлисской почты». (Э.Л. Линецкая).] (alla posta), я нашел более приемлемыми те, где говорится «до кареты» (alla corriera), и заставил кучера отвезти Рассказчика «до почтовой кареты» (alla corriera postale)[90]. Чтобы еще более прояснить механизм события, я перевел слова moins préoccupé как «не столь встревоженный» (meno ansioso).

В главе 13 говорится, что любовник Аврелии (актрисы, любимой протагонистом и противостоящей образу недостижимой Сильвии) сходит со сцены и уступает дорогу другому, поскольку поступает служить в ряды spahis («спаги́»). Это окончательный уход со сцены, поскольку спаги́ были колониальными войсками, так что докучливому сопернику предстояло отправиться за море.

Но какой читатель-нефранцуз (а может быть, и нынешний француз) в состоянии понять эту тонкость? Многие итальянские переводчики хранят верность слову «спаги́»; так же поступает и Сибурт, который, правда, вынужден добавить примечание: Algerian cavalry units in the French Army»[91]*. Другой итальянский переводчик говорит о «колониальной кавалерии» и тем самым дает понять, что претендент уезжает далеко. Я отчасти последовал этому выбору, не теряя при этом «франкоязычного» привкуса слова spahis, и перевел так: «Он завербовался за море в ряды “спаги́”».

5.4. Избегать обогащения текста

Есть переводы, блистательно обогащающие язык назначения; в случаях, которые многие считают счастливыми, в таких переводах удается сказать больше (иными словами, дать больше намеков), чем в оригинале. Но обычно это происходит с произведением, создаваемым на языке прибытия, в том смысле, что создается шедевр, значительный сам по себе, а не как перевод текста-источника. Перевод, который ухитряется «сказать больше», может быть сам по себе превосходным произведением, но это не хороший перевод[92].

В ходе моего перевода «Сильвии» мне нужно было принять лексическое решение относительно того факта, что поначалу в комнате Сильвии, когда она была еще простодушной деревенской кружевницей, стояла cage de fauvettes («клетка со славками»{♦ 49}). Позже, когда Сильвия уже стала почти горожанкой (и Рассказчик чувствует, что она далеко от него, что она потеряна навсегда), в ее комнате, теперь уже обставленной более изысканно, появляется клетка с канарейками. Так вот, если заглянуть в словарь, чтобы узнать, как будет по-итальянски fauvette («славка»), мы увидим, что она называется сильвия (silvia)! Таковы случаи, когда переводчик испытывает искушение сказать больше, чем сказал бы оригинальный текст. Подумайте только: сильвии Сильвии! К сожалению, Нерваль говорил по-французски и не мог иметь в виду эту игру слов.

Переводить – значит порою восставать против собственного языка, когда он привносит такие смысловые эффекты, которые не подразумевались в исходном языке. Если переводчик введет такую игру слов, он предаст намерения текста-источника.

Все итальянские переводчики (и я тоже к ним присоединился) решили в пользу славок-черноголовок (capinere, а славка-черноголовка называется по-латински Sylvia atricapilla). Сибурт предпочел linnets («коноплянок», которые по-французски были бы grisets, то есть Carduelis cannabina), но это не столь уж важно: в любом случае речь идет о диких птицах, которых ловят в деревне, и они противопоставляются канарейкам как домашним птицам.

Гадамер (1988: 449) заметил, что перевод, как и всякая интерпретация, является разъяснением, ставящим все точки над i. В главе 10 мы увидим, насколько это разные вещи: разъяснять – интерпретируя, и разъяснять – переводя. Тем не менее Гадамер отмечает, что переводчик

не может оставить в своем переводе ничего такого, что не было бы совершенно ясным ему самому. Он вынужден раскрыть карты. Разумеется, возможны пограничные случаи, когда нечто в оригинале (и даже для «первоначального читателя») действительно остается неясным. Однако именно здесь становится очевидным то стесненное положение, в котором всегда находится переводчик. Он должен сказать со всей ясностью, как именно он понимает текст… Всякий перевод, всерьез относящийся к своей задаче, яснее и примитивнее оригинала[93]*.

Мне думается, что в этом наблюдении в действительности кроются четыре различные проблемы. Первая налицо, когда какое-либо выражение оригинального текста кажется двусмысленным переводчику, который знает или боится, что то или иное слово, та или иная фраза могут означать на этом языке две различные вещи. В этом случае, в свете контекста, переводчик должен разъяснять, это вполне очевидно, но при этом исходить из того принципа, что и «оригинальный» читатель был бы в состоянии «раздвусмыслить» выражения, по видимости неясные. Как-то раз со мной случилось следующее: переводчик обратил мое внимание на то, что одна моя фраза поддавалась двум различным толкованиям, и я ответил, что в свете контекста лишь одно из них было достоверным.

Второй случай имеет место, когда автор оригинала действительно согрешил, допустив нежелательную двусмысленность – возможно, по небрежности. Тогда переводчик не только решает вопрос в тексте прибытия, но и извещает автора (если он еще жив и способен перечитать самого себя в переводе) и может побудить его в следующем издании оригинального текста лучше разъяснить, что он намеревался сказать, поскольку у него не было никакого желания показаться двусмысленным (и текст нисколько в этом не нуждался).

Третий случай налицо, когда автор не хотел быть двусмысленным, стал таковым по небрежности, но читатель (или переводчик) считает, что эта двусмысленность текстуально интересна. Тогда переводчик сделает все, что в его силах, чтобы передать ее, и автор не будет сопротивляться, поскольку обнаружит, что intentio opens оказывается, по счастью, хитрее, чем intentio auctoris[94]*.

Четвертый случай имеет место, когда автор (и текст) хотели остаться двусмысленными именно для того, чтобы сделать возможной интерпретацию, колеблющуюся между двумя альтернативами. Я считаю, что в таких случаях переводчик должен опознать и сохранить эту двусмысленность, и если он разъяснит ее, то допустит ошибку.