Сага о Гудрид - Кирстен Сивер

Торбьёрн сидел на постели, откинувшись на подушки, заботливо подложенные ему под спину, и смотрел на Хильду, похрапывающую у него в ногах.

– Мы с тобой, Хильда, оба теперь бесполезны!

– Я дам тебе отвар от кашля, отец, – сказала Гудрид, – и тебе полегчает. Ты ел что-нибудь сегодня?

– Только не надо говорить со мной как с неразумным младенцем, – кисло ответил отец. – Прибереги эти речи для ребенка, которого носишь под сердцем.

Гудрид отправила Финну в кладовую, чтобы отбить несколько кусочков рыбы и намазать их маслом, а сама пошла к Торкатле. Служанка хранила молчание, и Гудрид поняла, что надежды на то, что Торбьёрн встанет на ноги, почти нет. И все-таки она поставила на огонь воду и принялась измельчать привезенные с собою травы. Торбьёрн выпил горячий отвар и уснул. Гудрид с двумя женщинами села за прялку, прислушиваясь к неровному дыханию отца и мирному похрапыванию Хильды. Она не услышала, что на дворе что-то происходит, но когда Гилли внезапно вскочил и угрожающе зарычал, бросившись к дверям, она насторожилась.

– Белый медведь! – мелькнуло у нее в голове. Она тихо приказала Финне пойти в кладовую: стены там были в щелях, и можно было подсмотреть через них, что происходит снаружи. А сама она направилась к входной двери, схватила Гилли за ошейник и осторожно выглянула на двор. Она внимательно осмотрела устье реки и берег фьорда. Ни единого живого существа. Тогда она снова закрыла дверь, и в этот самый миг из кладовой прибежала Финна. Лицо у служанки было белее снега.

– Г-гудрид… Я вв-видела т-тролля… Т-там, под навесом для коз!

Гудрид выскочила в маленькую холодную кладовую и прильнула к щели в стене. Да, под навесом кто-то был: она слышала какие-то звуки оттуда, и Гилли отчаянно залаял, учуяв чужака. Если там копошится не медведь, то это точно уж волк или лисица…

Гудрид перекрестилась и лихорадочно обвела глазами комнату. Здесь оставалось еще много ее вещей, которые потом нужно было перевезти из Бревенного Мыса на Песчаный. На стене висел лук и колчан со стрелами, подаренный ей Арни Кузнецом. Колчан был наполовину полон.

Она схватила лук, вытащила стрелу, подтянула тетиву и скользнула в дверь с колотящимся от страха и волнения сердцем. Гилли на радостях вырвался вперед, но вскоре резко остановился. Увидев, что калитка тихо открывается, он яростно залаял. Перед ними стояло огромное, в лохмотьях двуногое существо, а на плече у него висела коза. Кровь из перерезанного горла животного капала на снег.

Задрожав от гнева и страха, Гудрид прицелилась из лука, изо всех сил натянув тетиву, и выпустила стрелу как раз в тот миг, когда человек обернулся на лай Гилли. В следующее мгновение стрела уже трепетала в его груди. Он вместе со своей ношей медленно сполз по пригорку вниз, а из хлева к ним подбегал Харальд Конская грива.

Со стороны фьорда донесся резкий порыв ветра, и Гудрид внезапно ощутила в себе спокойствие и уверенность. Держа лук в руке, она пошла прямо к навесу для коз и наклонилась над истекающим кровью вором. Харальд выдернул из-под трупа козью тушу.

– Гудрид, он убил лучшую козу Торбьёрна, Синее Чудо!

– Да, – сказала Гудрид, – а я убила вора, кто бы это ни был. Больше он ничего не украдет у других…

Она откинула со лба волосы и заставила себя всмотреться в несчастного, который лежал распростершись перед ней. Ветер играл его лохмотьями, которые прежде были шкурами. Они едва прикрывали ему грудь, и из-под них виднелась рваная, в пятнах крови, шерстяная рубаха. На нем были штаны из тюленьей кожи, а с пояса свешивался кошачий хвост, и когда Харальд пошарил у убитого за пазухой, он вытащил две мышеловки, которые Гандольв привез с собой еще из Исландии. Тощие кошачьи тушки могли привлечь только того, у кого не было ни кусочка.

Гудрид отвернулась в сторону и пошла к козам. В глазах у нее потемнело, она выпрямилась и вытерла рукавом лицо. Торкатла сердито проворчала ей:

– Теперь ты должна подумать о себе, Гудрид, – ты носишь ребенка, и на тебе больной отец. Ступай-ка к очагу, погрейся! Харальд, закрой поплотнее калитку, а не то этот пес вздумает полакомиться! Когда освежуешь козу, разрежь ее на хорошие куски, чтобы подвесить над очагом. Печень оставь на ужин Торбьёрну, если он, конечно, захочет есть.

Торкатла закрыла за Гудрид дверь, но та успела заметить, что Харальд бросил дохлую кошку Гилли. Нить, протянувшаяся от человека к собаке, вспыхнула зеленым светом в вечерних сумерках и продолжала все еще светиться, когда Харальд уже вошел в дом с разделанной тушей козы в корытце. По пятам за ним следовал довольный Гилли.

Гудрид села на низенькую скамеечку возле отцовской кровати, следя, не проснется ли он. В груди у него хрипело и клокотало, время от времени он кашлял, шевелил губами, но продолжал спать тяжелым сном, невзирая на суматоху, поднявшуюся в доме. Торкатла очарованно покачала головой.

– До чего же они чудодейственные, эти отвары, которым научила тебя Халльдис.

Гудрид сидела бледная, сжав губы. Она прошептала в ответ:

– Не знаю, так ли это… Я хочу, чтобы он проснулся, но у меня нет для этого заклинаний. Мне так хочется рассказать ему, что произошло сейчас у него на дворе…

– Об этом он скоро узнает. Когда Торстейн с людьми вернется с охоты, они поднимут такой шум, что и мертвеца разбудят.

Гудрид дремала, когда послышался цокот копыт и человеческие голоса. На миг ей почудилось, что она снова дома, в Хеллисвеллире, и она все еще находилась в полугрезе, когда в дверях показался Торстейн. Гудрид поднялась, чтобы поздороваться с мужем: его замерзшая борода уколола ее и без того шершавую кожу.

– Мы уложили того медведя, Гудрид, но я уже знаю, что и ты не зря здесь сидела, пока нас не было!

– Тебе Харальд успел все рассказать?

– Ну разве можно узнать все историю в подробностях от Харальда? Он сказал только, что вор перерезал горло одной из наших коз, а моя жена убила этого вора…

С кровати, на которой лежал Торбьёрн, послышался смех, перешедший в кашель. Торстейн наклонился к тестю, а Гудрид взяла из рук Финны маленькую лампу. Свет ее упал на изможденное лицо Торбьёрна.

– Ты не хочешь попить, отец?

– Нет, спасибо… Я только хочу знать, что здесь произошло. Похоже, что стоило мне улечься в постель, как тут же начало что-то случаться…

Пока Торстейн и Стейн, забрав лампу, ходили смотреть на убитого вора, Гудрид рассказала отцу всю историю как можно живописнее. Торбьёрн вроде бы повеселел, но голос его звучал серьезно, когда он промолвил:

– Ты подвергалась опасности, Гудрид. А если бы это был белый медведь?

– Нет, это был Бард Трескоед, – сказал Торстейн, вернувшись назад и тяжело опустившись на скамью возле кровати больного. – Смерть оказалась для него лучшим исходом.

– Что же теперь будет с его женой и детьми? – встревожилась Гудрид. – Они умрут от голода?

– Ничего не будет. Бард убил свою семью еще осенью. Один пастух видел их трупы, когда искал пристанища в непогоду.

– Я не знал этого, – сказал Торбьёрн. – Чему быть, того не миновать. – Он медленно перекрестился и задумчиво произнес: – Всех нас ожидает смерть. Ты останешься ночевать у меня в доме, зять? У меня в конюшне найдется место для твоих лошадей.

– Спасибо, но я поеду домой: северное сияние не даст сбиться с пути. Может, Стейн поможет мне повезти мою часть медвежьей туши? А шкуру ты возьми себе, Торбьёрн, Тьорви и Кольскегги вешают ее сейчас на сеновале.

Торбьёрн, закрыв глаза, кивнул в ответ, а Гудрид молча прижала руку Торстейна к своей щеке. Ей будет неуютно в постели без его широкой, надежной спины.

Поздно вечером Гудрид прилегла на подушки, которые Торкатла принесла на скамью возле постели Торбьёрна. Она прислушивалась к потрескиванию древесного угля, положив руки на живот. Вот снова это: что-то затрепетало внизу живота, словно порхающая моль. Две моли, три, четыре… Наверное, это крохотные ручки и ножки ребенка. «Белый Христос, если ты заботишься и о малых сих, благослови этого младенца, как просил об этом в молитвах отец!»

Гудрид не знала, как долго она проспала, когда услышала крик Торбьёрна. Дрожащими руками она зажгла жировую лампу, оставленную Торкатлой у очага, и села на скамеечку возле кровати больного. Торбьёрн хватал ртом воздух, держась за грудь.

– Отец, выпей это, тебе станет легче… – Гудрид поднесла к нему чашечку с отваром мать-и-мачехи; половина его стекла по седой бороде Торбьёрна.

Когда он откинулся на подушки, Гудрид взяла его горячую, сухую руку в свою, чтобы утешить и его, и себя. Вокруг спали люди, ровно дыша во сне, и она вдруг ощутила себя невыносимо одинокой. Через некоторое время Торбьёрн прошептал:

– Как странно… Сегодня вечером мне привиделось, что я у нас дома в Исландии.

– Мне тоже так показалось, отец. Наверное, нам напомнил об Исландии цокот копыт и людские голоса на дворе…

– Может быть. А может, я просто услышал, как приближаются кони, которые ждут меня в Раю. Там меня ждет и мать твоя, Халльвейг Торбьёрн попытался улыбнуться.