Операция "Берег" (СИ) - Валин Юрий Павлович

— Так, продолжаем. Митрич, ты четче сам досыл. Вот последнее движение. Рраз! — усиль и обрывай, пусть патрон сам заскакивает, не веди до последнего.

— Осознал, — вполне мирно заверяет дед, цепляться и ехидничать сейчас он почему-то и не думает.

— Товарищ лейтенант, да хорош Митрича мучить, — намекает стрелок-радист со своего места. — Дед у нас не глупый, ничего не спутает.

— Дело не в путанице, а в полнейшей наработанности движений. В бою шумно будет, чего-то не дослышим, нужно угадывать, не думать.

— ТПУ новое, хорошо же слыхать, — гнет свое радист, упирая на опыт.

Валерий Хрустов действительно был в боях, имеет ранения и награды. Но это не повод наглеть.

— Так, товарищ сержант, разговорчики отставить! Лезь сюда, освежи память в части заряжания. Тут и боеукладка чуть иная. Лезь, говорю, не бурчи, взял себе моду….

В танке прохладно, но вспотели все. Лейтенант Терсков слабины не дает, едва ли в таком составе экипажу воевать придется, но занятие идет по полной…

Котелки полны каши, но Хрустов с сомнением ковыряет ложкой:

— Что-то с каждым днем свининки-то все меньше. Куда девается-то?

— Трофеи иссякают. Надо бы бригаде наступать. Для пополнения продуктовых запасов и поддержания высокого боевого духа, — поясняет Олег, распечатывая пачку печенья офицерского доппайка.

— То через свининку в атаку йти? Може там и без нас управятся? — осторожно предполагает наводчик, ухватывая себе печеньку.

— Тю, ты даешь! — Митрич даже взмахивает от возмущения своим уродским ножичком. — Знаешь, как свинину-то в боевой бригаде добывают? Рота окружает фольварк, оставляя узкий тыловой проход, и открывает ураганный залповый огонь по крышам. Свиньи и все прочие несутся по оставленному коридору. Там засадно стоят зампотыл и замполит бригады с самыми хваткими автоматчиками, брезентовым мешком и пломбиром. Распределяют трофеи: немцев и козлищ — в колонну военнопленных, свиней и баранов — на бригадный склад.

— Пламбир? А що то такое? Не брешешь ли? — сомневается Прилучко.

— Вот же ты село селом. Пломбир — это зажим такой для свинцовых пломб. Их на нитку навешивают и мешок опечатывают. Для отчетности и сохранности.

— А, понял! Я бачил таке! — радуется пообтершийся наводчик.

Командир и стрелок-радист смотрят на деда.

— Чо такое? Вы пломбир не видали? — удивляется Митрич.

— Видали. Здесь-то он причем?

— Да вы корпусную газету читаете ли? Надо же информироваться, дорогие товарищи. Там же четко: есть сведения о появлении высшего немецкого генералитета и лично гад-фюрера в полосе наступления нашего фронта. В случаи поимки: не портить, не лупить, немедля упаковать и опечатать для отправки скоростным «дугласом» в Москву. Там еще про премию упоминалось…

Хрустов в голос ржет, Олег не выдерживает и тоже фыркает.

— Чо? Не верите? Да я сам в госпитале читал, — возмущается Митрич.

* * *

Петроград. 1921 год.

Наверное, это и выручило. Именно «верите — не верите». Поскольку «Москва слезам не верит» — с детства знакомая присказка.

Москва осталась в детстве, а про Питер-Петроград имелись иные поговорки, которые Митька спешно заучивать не собирался. Старой истины вполне хватало. Да и опыт подсказывал — спешка редко нужна.

Иванову шел пятнадцатый год, губа заросла, зубов не прибавилось, но уродливый провал с остатками пеньков-корней уже не так бросался в глаза. Поначалу в бывшей столице было сложно, но тут всё в сравнении — сутками идти никуда не надо, да еще весна на дворе в разгаре, что много веселее.

Одиночке, да еще без «парабеллума», жить сложновато. Опыт был, нужны были документы и план на будущее. Митька знал, что растет — оно и по рукавам видно, да и по взглядам окружающих. Начинают граждане опасаться — одно дело мальчишка, другое — битый подросток с недобрым взглядом. Время-то лихое — в переулке, а то и в парадной зазевавшегося гражданина петроградца мимоходом прирежут — никто даже и не удивится.

А со взглядом Митька ничего поделать не мог. Пугал людей взгляд. Может, в гримерной, да перед зеркалом можно было с этой бедой поработать и управиться, но где нынче Иванов, а где чудесные гримерные съемочных павильонов Ханжонкова? Нечего и вспоминать.

Обитал на недействующей фабрике на Кожевенной линии, с шайками беспризорников поддерживал нейтралитет — те особо не лезли, тоже опыта хватало — во взглядах мимо ходящих человеков разбирались. Подрабатывал, иной раз даже чуток по специальности. Но брать чужого человека в артель — ну кто же рискнет? А тут чужачок еще, и явно недобрый. Жить было голодно, да и лето уходило.

Варил на костерке свеклу — крысиные хвосты, а не свеколка. Через заваленный вход окликнули:

— Эй, добрый человек, не помешаем? Пусти руки погреть, у нас хлебец есть.

Митька пожал плечами: кусок трубы лежал между кирпичами, ножичек наготове в кармане. Чего терять бездомному человеку, кроме недоваренных «хвостов»? Вряд ли ими соблазнятся.

— Проходите, грейтесь, не жалко.

Подошли двое — парни немногим старше Иванова, но одеты добротно и явно сытые. Точно, и хлеб есть, даже сахара пара кусков. Поговорили за погоду и облавы, потом конопатый парень сказал:

— Ты же Митрий? Есть слух, что столяришь.

— Чуток могу.

— Работка есть. Не обидим, правда, попозжей сможем расплатиться. Ты как насчет волын и пушек? Не пугливый?

Вопрос был смешной. У Митьки страха вообще не имелось, а уж к оружию…. Шутит конопатый паря.

Тот первый заказ действительно смешным был. Три винтовочных обреза, на всех ложи попорчены, одна так и вообще обгоревшая. Что за история с несчастными винтарями приключилась, не особо понятно, зато понятно, что стрелять коротыги могут, вот попасть из них в таком состоянии едва ли выйдет.

И некоторый инструмент нашелся, и место для работы. Материал Митька подобрал, вырезал-выпилил. Время имелось, уже дожидаясь, когда заберут, накатал риски-насечки на рукояти.

Пришли:

— Ого! Дык прямо маузеры. Могешь!

— Надо бы пропитать дерево. Мигом засалится.

— Найдем, пропитаем. Э, да ты хоть и беззубый, но рукастый.

Так оно и пошло. Имел свою комнату-мастерскую, верстак, инструменты с тисками, вид на речку из низких окон. Зажилось сытно, с водочкой и граммофоном, да и риск невелик, пусть и доля за работу не самая великая. Но ценили, не обманывали. Из трех померших «наганов» один живой ствол собрать, патроны рассортировать, понадежнее отобрать, пружину ударника поменять, да мало ли…. Хватало работы. Едва ли товарищ Гончар этот созидательный труд одобрил бы, вовсе не к тому Особый эскадрон шел, дорогу в светлое будущее прорубал. Но где Гончар, где эскадрон…. Один Дмитрий Иванов — вон с отверткой да долотом в тихой комнате сидит.

* * *

19 февраля 1945 года

Н-ская танковая бригада, второй танковый батальон. 10:12

Прогуливался Митрич часовым — батальонное хозяйство белело под свежим снежным саваном, а снег всё шел — неспешный, сыроватый, как все в Пруссии. И мысли были ровно такие же. Вот валенки можно было не одевать, и без них не холодно. А насчет винтовки хлопцы неправы, «автомат, автомат, это ж скорострельность, прогресс…». Ну, прогресс в иных делах хорош, а если тебе без суеты и треска надобно точно свалить врага, так что винтовочку заменит? Мало ли что «по штату не положено». Впрочем, в бою винтовка непременно подвернется, тут гадать нечего.

Да гадать и вообще нечего, все ясно. Вон за липами старинными дорога — всё чаще идет техника и повозки, где-то там у моря, у окруженного Кёнигсберга, сливаются неиссякаемые потоки снабжения, сдает подвоз снаряды, харч и горючку, входят в дело свежие бойцы пополнений. Там ведь даже не один «котел», несколько попыхивают-варятся, и не особо поддаются[5].