Быль о полях бранных - Станислав Пономарев

— К отцу убежала, — решил Мухаммед-Буляк.

— А Калкан-бея не встретили? — спросил Батай-кади.

— Это высокий такой, с прищуренными глазами и черной густой бородой?

— Да, он бородат.

— Видели с каким-то отрядом кайсаков.

Однако почему-то эти слова никто не связал с исчезновением Зейнаб. А она именно в том отряде скакала, переодетая в мужскую одежду, и путь ее лежал в далекий Булгар...

Перед бегством из дворца хатын сказала Калкан-бею:

— Я проклинаю именем Азраила[79] Мамая-беклербека и больше не считаю его своим отцом! Он бешеный волк, если моего будущего ребенка лишил отца! О-о мой Али-и-и!..

Именем султана Мухаммед-Буляка Батай-кади приказал казнить около ста человек, якобы причастных к гибели Али-ан-Насира. Что делать: лес рубят — щепки летят! Почуяв настроение воинов и простого народа, коварный переметчик сообразил, что кровью казненных не так-то легко смыть с Мухаммед-Буляка и самого Мамая клеймо убийц «боголюбивого султана Али». Пришлось изворачиваться. О настроениях в городе он рассказал Ачи-Ходже. Тот поспешил к повелителю с такими словами:

— Неупокоенный дух Али-ан-Насира прилетал ко мне ночью. Он грозился наслать чуму на город и небесный огонь на твой дворец.

— Что сделать надо?! — сразу протрезвел от очередного обильного возлияния насмерть перепуганный Мухаммед-Буляк.

— Надо имама позвать. Он скажет.

— Зови скорей!

Благочестивый Сафар-Алла, заранее предупрежденный, явился и пояснил видение Ачи-Ход-жи так:

— Али-ан-Насир взывает к мщению. Дух его можно успокоить только под сенью мазара, освященного трехдневной молитвой перед праздником мирадж[80], причем третья молитва должна быть произнесена в сам праздник.

— Но этот праздник теперь только через год наступит, — испугался Мухаммед-Буляк, и младенческое лицо его стало серым, как у мертвеца.

— Я буду все это время молиться за тебя, о Великий Султан, — пообещал Сафар-Алла. — А потом, увидев, что строится мазар, дух Али-ан-Насира перестанет прилетать во дворец.

— Тогда стройте скорее!

— Но... — замялся имам, — для мазара деньги нужны.

— Ачи-Ходжа, пусть он возьмет из казны, сколько надо.

— Слушаю и повинуюсь, о Мудрейший, — склонился хитрый старик. — Только...

— Что еще?

— Из казны много золота украл этот разбойник Аляутдин...

— А разве его еще не поймали?

— Кудеяр-бей с тысячей батыров настиг беглецов, но в бою был разбит... Хорошо бы объявить в народе сбор денег на богоугодное дело.

— Я возьму это на себя, — сказал Сафар-Алла.. .

Деньги собрали, и немалые. А через год над могилой Али-ан-Насира возвысился роскошный мавзолей. За этот год много событий произошло. Переменчиво было время и для султана Мухаммед-Буляка.

Город же — блистательный Сарай ал-Джедид — продолжал шуметь своими базарами, пронзительными голосами муэдзинов, звоном молотков по металлу, возгласами погонщиков и водоносов, ревом ослов...

Месяцы с грохотом катились по его улицам.

Глава четырнадцатая

В земле эрзя

Смерть султана Али-ан-Насира не очень-то взволновала Араб-Шаха. За свои тридцать два года жизни он едва ли не двадцать провел в боях и походах и повидал тысячи смертей и реки крови. Он ненавидел города, считая их гнездами разврата, клеткой для вольного человека и смертной западней. Поэтому-то хан и не откликнулся на зов великого Карачи Аляутдина. Араб-Шах считал безумием, не имея достаточно большого и надежного войска, совать голову в эту западню — Сарай-ал-Джедид, которая стоила жизни двум десяткам султанов только за последние двадцать лет.

Но он отговаривался иной причиной:

— Где в Сарае ал-Джедиде разместить конницу и как ее там прокормить, а? Все, что надо батыру, степь дает. Мы конями сильны и все нужное нам у врага берем!

Этот девиз когда-то провозгласил Потряса-тель Вселенной, завоеватель полумира Чингисхан. Но — а Араб-Шах, видимо, этого не учитывал — с тех пор прошло более полутораста лет и мир, то есть враг Завоевателей и Потрясателей, тоже кое-чему научился.

Кок-ордынский военачальник много знал о войсках и полководцах Востока и ничего о Русской земле. И тем не менее он бесконечно презирал этих «урус-медведей» и был уверен, что сокрушит любое их войско всего с одним туменом ордынской конницы.

Сагадей-нойон предостерегал его:

— Я встречался с урусами в битвах. Это храбрые и стойкие воины. И если они успевают встать стеной, то сломить их почти невозможно.

— Самый искусный полководец у них коназ-баши Димитро из Мушкафа, — поддакнул нойону Аляутдин. — Он покамест не проиграл ни одного сражения.

— Я громил тумены несокрушимой хорезмийской конницы самого Аксак-Темира! — смеялся Араб-Шах. — Что за воин, если он без коня? Ни напасть внезапно, ни отступить стремительно. А разве даже очень сильный человек способен сдержать всю тяжесть всадника с конем? Посчитай, насколько конный батыр больше пешего воина весит.

— Урусы научились опрокидывать самых тяжелых всадников, — не сдавался Сагадей-нойон.

— Посмотрим. Вот лето наступит, тогда пусть урусы меня опрокинут...

Невольно очутившись между двух огней — готовой к отмщению Русью и силой Мамаевой, — лихой потомок Джучи-хана не растерялся: в жизни его случалось и не такое. Главное — у него снова есть войско, а уж как им распорядиться, Араб-Шаха учить не надо.

Наступила весна, взбухли ручейки и реки. Земля мордвы-эрзя стала непроходима ни для пешего, ни для конного, и опасаться покамест было некого.

Хан размышлял: «Что делать? Никакие клятвы теперь не связывают меня, и я могу обрушить свой гнев на любой город Дешт-и Кыпчака. Повод достаточный: месть за смерть моего спасителя султана Али-ан-Насира. Но это потом. А сейчас мне большая победа нужна. Она позовет в мое войско много новых батыров...»

— А если все же на Гюлистан ал-Джедид напасть? — проговорил он вслух.

Город Гюлистан ал-Джедид, что значит «Новый златоцветный розовый сад», был летней ставкой Мамая-беклербека. Он стоял на берегу Ак-Идила, притока Северского Донца. Там работали три монетных двора, — значит, много серебра скопилось. Сам дворец эмира чуть ли не целиком из золота. И охраны — тысяч пять батыров всего.

«Гюлистан ал-Джедид можно захватить внезапным ударом, — соображал Араб-Шах. — Но тогда Мамай двинет на меня все свои силы. А бежать мне некуда».

Мысленный взор полководца устремился через Волгу, на богатый город Булгар ал-Махрусу.

«Для нападения на него надо переправиться через Итиль. Да и крепость обнесена высокой каменной стеной, а сил у меня до смешного мало — около восьми тысяч всадников. Не-ет... Надо на урусов напасть, — решил чингисид. — Но в Нижнем Новгороде меня ждут, — значит, надо ударить на Рязань. Там тоже много всякого богатства. Самое главное — большой полон захвачу. Рабы сегодня очень дорого стоят: много золота выручу...»