Царственная блудница - Елена Арсеньева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет денег на туалеты – ладно, станет круглый год ходить в легком белом платьице с подкладкой из темненькой, немаркой тафты («Чтоб не делать долгов, – объясняла она, – потому что, если бы я делала долги, я могла бы погубить свою душу: если бы умерла, никто не заплатил бы моих долгов, и я попала бы в ад, а я этого не хотела!»).
Нет у нее дворца, в котором можно жить, – ну что ж, поселится либо в Александровской слободе, под Москвой, либо, когда Анна Иоанновна велела переехать в Петербург, в маленьком домике на далекой окраине. Все равно она лучше всех танцевала на придворных балах, особенно менуэт, и благословляла при этом свою матушку Екатерину, по настоянию которой выучилась исполнять его с блеском. Ну а уж если надобно было рядиться на модных маскерадах, то Елисавет всех с ума сводила своей великолепной фигурой, когда одевалась в мужское платье.
Но фигура фигурой, а все же всерьез ее никто не принимал. Придворные, искавшие милостей у императрицы, с ее легкой руки презирали Елисавет: и за «незаконное» происхождение, и за образ жизни.
А как же ей следовало жить на те скудные средства, которые отпускались? И не могла же царевна всегда хранить на лице ту постную мину, которой желала от нее Анна Иоанновна и которая свидетельствовала бы, что Елисавет совершенно отреклась от своих прав и ни на что больше не претендует.
Коли она не могла позволить себе заморские лакомства и вина, от которых ломился стол императрицы, ну так и ела орехи и маковники, пила домашние наливочки, качалась на качелях с деревенскими девушками в Александровской слободе, плясала с ними, ну а чтоб не было недостатка в мужском внимании, хаживала в гвардейские казармы.
Гвардия обожала Елисавет. Для них ничто не значила «незаконность» ее происхождения – она была дочь Петра... хотя и вела себя больше как дочь своей матери, прошедшей множество солдатских постелей (порою ими служили охапки соломы, а то и простая трава-мурава), прежде чем попасть в постель государеву. Елисавет отвечала любовью на любовь. Она крестила солдатских и офицерских детей (за что ее почтительно называли «матушкой»), она строила глазки статным воинам, она танцевала с ними и кружила им головы, она выбирала из их среды любовников...
Вот так был выбран однажды Алексей Шубин, при одном взгляде на которого Елисавет как-то раз ощутила то самое трепыханье сердечное, которое вещало: где-то близко любовь!
Сын бедного владимирского помещика из окрестностей Александрова, Шубин в 1721 году начал службу четырнадцатилетним солдатом лейб-гвардии Семеновского полка, где произведен был в унтер-офицеры, а потом в прапорщики. Веселый, точно как и очаровавшая его царевна, неутомимый плясун и еще более неутомимый любовник, он был истинным чудом. Елисавет удалось добиться, чтобы возлюбленного дали ей в ординарцы, – и теперь они стали неразлучны.
Однако лейб-гвардейский прапорщик браво сражался не только на постельном фронте. Он был достаточно честолюбив, чтобы поддерживать и разжигать честолюбие, почти угасшее в его возлюбленной. Он не уставал напоминать Елисавет о ее происхождении и праве на престол. Возможно, он чаял и сам обрести там место, ведь память о солдатской прачке, ставшей императрицей, могла вдохновить какие угодно честолюбивые мечты.
Однако Алексей Шубин даже не подозревал, на какой тоненький ледок он ступил, когда сделал первый шаг навстречу пылкой и очаровательной Елисавет. Взор Анны Иоанновны, неотступно наблюдавшей за двоюродной сестрицей, был обострен двумя чувствами: подозрительностью и женской ревностью. Почти с теми же ощущениями следил за царевной фаворит императрицы Бирон, только ревность его была иного характера – это была тяжелая мужская ревность, не имеющая никакого права на существование, ибо Елисавет в жизни не додумалась бы поощрять страсть Бирона, – ревность тайная, однако погибельная. Именно соединение ревности императрицы и ее фаворита постепенно сделало невыносимой жизнь всех тех, кто служил Елисавет.
Тучи над ее головой сгущались, но она и Алексей Шубин были слишком упоены своей любовью, чтобы хоть что-то заметить. Тем внезапнее грянул гром.
Шубин был перехвачен – не в казармах, где это могло вызвать неудовольствие и даже бунт, а по пути к Елисавет, – арестован, разжалован из гвардии за участие в каком-то неведомом заговоре против императрицы – и немедленно препровожден под конвоем в Ревель. Там он какое-то время пребывал под домашним арестом, а потом был снова взят под стражу и возвращен в подвалы Тайной канцелярии. Ему предъявили обвинение в государственной измене, пытали, били кнутом, а затем отправили в вечную каторгу... невесть куда.
На Дальний Восток, такой дальний-дальний...
Только генерал-фельдмаршал Миних знал то место на карте, которое он небрежно отчеркнул ногтем, да за множеством забот сие очень скоро выветрилось из памяти даже у него. Сопровождающим бывшего лейб-прапорщика в ссылку был дан строжайший приказ нигде, ни в каких пересылках, не отмечать его имени, а по приезде в место назначения немедля женить его на какой-нибудь туземке.
Шубин был обречен на забвение.
Однако Елисавет не забыла его. Когда попытки выяснить судьбу нежданно пропавшего возлюбленного поставили ее на край бездны и оставалось совсем немножко до того, чтобы самой сорваться в эту тьму, угодив либо в тюрьму, либо в монастырь, она вновь притихла. Плакала, но по ночам. Горе таила в глубине сердца. Носила черное – якобы в целях экономии, а на самом деле сие обозначало ее траур. Чтобы не вызывать подозрения, внезапно ударившись в затворничество (да и не была она способна к телесному постничеству!), утешалась с другими мужчинами. И даже пламенно влюбилась в Алексея Разумовского! Однако частенько, оставив своего малоросса спящим на смятых простынях, царевна присаживалась к столу и, неуклюже водя пером по бумаге (каллиграфия не входила в число ее несомненных достоинств), смахивая с глаз слезы, слагала стихи в стиле писаний того времени, хоть немного облегчающие ее страдания:
Я не в своей мочи огнь утушитьСердцем болею – да чем пособить,Что всегда разлучноИ без тебя скучно.Лучше бы не знати,Нежли так страдатиВсегда по тебе!
Эти стихи были сложены для Шубина. Может быть, в одну из тех ночей Елисавет и дала себе клятву разыскать его во что бы то ни стало – когда взойдет-таки на престол. Может быть, именно эта клятва, а не только страх, отчаяние, неотступные увещевания придворного врача Лестока, французского посланника Шетарди, не только безоглядная поддержка гвардии и помогли ей в ночь на 25 ноября 1741 года на штыках преображенцев ворваться в палаты Зимнего дворца и совершить тот государственный переворот, который сделал ее из безобидной, веселой, шалой Елисавет императрицей Елизаветой Петровной.