Индиго - Джойс Грэм

Было несколько серьезных причин для отъезда. Отношения с Натали сходили на нет. Он чувствовал, что ее «страх» влюбиться в него был лишь уловкой, заготовленным путем к отступлению: «О, не давай подлетать мне так близко к солнцу». Он чувствовал, что в отношении мужчин она пользуется тем же оружием, какое они часто применяют в отношении женщин. Она использовала их, а потом возвращалась к своим делам, с легкостью порывая все связи. Даже в постели она вела себя по-мужски, неистовствуя и рыча в момент оргазма. Отдав всего себя, он снова и снова возвращался в нее, но всегда со странным ощущением, будто совершает что-то нечистое, главным образом по той причине, что прежде него здесь бывал его отец, и если даже он забывал об этом в миг экстаза, то шестилистник татуировки, как тавро владельца, возвращал его к действительности.

Не давало покоя ощущение, что длинная крадущаяся тень отца преследует его. Как если бы отец заманил его в Рим, зная, что ему не миновать встречи с Натали, и даже предвидя, во что это выльется. Был только один способ покончить с этим — бежать из Рима. Тень не ухватишь — проскользнет меж пальцами. Несмотря на все это, бросить Натали было нелегко.

Однажды, когда Джек спал с Натали дома, он проснулся со странным ощущением, словно кто-то стоит в ногах кровати, в упор глядя на них. Когда к нему вернулась способность соображать, он резко сел в постели, но увидел, что в темной комнате никого нет. Тогда он просто снова заснул. В другой раз ему почудилось, будто этажом выше кто-то ходит.

Его подозрения усилились, когда как-то под вечер он вернулся домой и вновь услышал музыку, как в день их с Луизой приезда в Рим. Женское контральто летело с верхнего этажа вниз по лестнице и через пустой холл и носилось по дому, как бесплотный дух. Заезженная пластинка «Орфея и Евридики» с Кэтлин Ферриер. Одна из самых любимых у отца — и у Натали, хотя он расстался с ней всего полчаса назад. Может, это было ее послание. Насмешка. Он выключил музыку и быстро обошел дом. Никого.

Он позвонил в Чикаго, Луизе.

— Луиза, ты видела мертвого отца или нет? — Он боялся, что все может обернуться, как в дурном фильме с призраком.

Она была рада услышать его.

— Он был мертв, Джек, действительно мертв. Я же была там, помнишь? Вызвала врача. Закрыла крышку гроба, когда его отправили в печь. Все по-настоящему, без фокусов. У тебя такой несчастный голос. Что держит тебя в Риме?

— Ох, не знаю. Еще несколько дней побуду здесь и возвращусь в Лондон.

— Потом можешь снова приехать к нам. Билли постоянно спрашивает о тебе.

— Правда?

— Конечно.

— Ты это не просто так говоришь?

— Нет. Не просто так. Ты можешь приехать в любой момент, когда захочешь. Тебя всегда ждут кофе и оладьи с черникой.

— Знаешь, Луиза, я люблю тебя.

— И я тебя, Джек. Помни об этом.

Он положил трубку со странным ощущением. Он сказал Луизе, что любит ее, но сказал это с такой легкостью, не успев даже прочувствовать. И она ответила так же, словно вернула подачу в бадминтоне.

Он вторично осмотрел дом, на сей раз внимательней. Наверху было несколько комнат, куда он не заглядывал с первого дня, как поселился здесь с Луизой и Билли. Одна из них была заперта, а он не помнил, чтобы делал это. Пришлось спуститься за связкой ключей, похожей на тюремную.

Отперев дверь, он увидел, что кто-то тут ночевал. Отставшие обои заплесневевшими свитками свисали со стен, но сильней запаха отсыревшей штукатурки и старой бумаги был запах человека. Немытого человеческого тела. На полу валялись грязный матрас и пара скомканных одеял. Рядом стояли примус, такой же, как в студии у Натали, походный алюминиевый котелок и жестяная кружка, на дне которой темнела кофейная гуща. Джек потрогал примус. Он был еще слегка теплый.

Шпингалет на окне был сломан, и нижняя рама свободно ходила в пазах. Любой мог проникать в комнату и выбираться из нее по ржавой пожарной лестнице, прикрепленной к наружной стене под окном. Кроме того, нетрудно было воспользоваться ключом от входной двери и от спальни, если старик пускал в дом кого ни попадя, как сказала Натали. А может, они просто применили отмычку.

Джек сходил в ближайшую скобяную лавку и самостоятельно сменил замки. Вооружился молотком и прибил все расшатавшиеся рамы. Он решил не говорить Натали, что сменил замки.

— Как идут эксперименты? — поинтересовалась Натали.

— Что? — переспросил Джек, накручивая на вилку спагетти и отправляя в рот. Они снова сидели в «Отравителе». — Какие эксперименты?

— Ты не умеешь притворяться, Джек. Совершенно. Я думала, у бывшего полицейского это лучше получится. Если хочешь солгать, не ерзай ногами, не сглатывай слюну и постарайся глядеть прямо. По тебе все видно. Не нужно быть особо наблюдательным.

— Ничего не упускаешь, да?

— Все-таки это поразительно, правда? Результаты. Я имею в виду, сразу, как начинаешь те упражнения. Потом — темная комната. Как будто пелена спадает с глаз.

Джек перестал двигать ногами, положил вилку и спокойно посмотрел на нее.

— Не возьму в толк, о чем ты.

— О «наложении рук». До сих пор не пойму, как это работает. А после сидения в темной комнате мир кажется летним садом, омытым дождем. И замечаешь в других каждую мелочь. Например, слегка воспаленные глаза у человека, который регулярно посещает темную комнату. Не беспокойся, это проходит довольно быстро.

— Да, я попробовал, — вздохнул Джек. — Что с того?

— Так это начинается.

Не успел он ответить, как на короткое время погас свет. Народ в зале зашумел. В темноте лицо Натали, казалось, светится изнутри каким-то неземным, синим, как цветок вайды, огнем. Ему вспомнился ее запах, когда она лежала, вытянувшись, в постели. Ее привкус перебил все старания «Отравителя». Он поднес к носу пальцы, пытаясь уловить запах ночей любви. Он чуял ее цвет, видел аромат волчицы, как ауру ее тела.

В их любовных играх появилось нечто новое. Натали подвела его к предельным ощущениям. Заставляла терять рассудок от страсти. В темноте она плевала на пальцы и проводила тягучей слюной под головкой его члена; ему казалось, что он видит эту влагу цвета индиго, пузырящуюся в темноте, и он брал ее снова и снова, беспрестанно.

Его сны были хаотичными, полными саламандр, волков и ее искаженных образов, и он просыпался, зажав рукой ноющий пах. Однажды ночью он проснулся и разбудил ее. Она сонно притянула его к себе и застонала, когда он вошел в нее. Потом кончила, приглушенно взвыв от наслаждения, как волчица. Когда его дыхание выровнялось, она задвигала головой, словно пытаясь что-то рассмотреть в темноте.

— В чем дело?

— Ш-ш-ш! Тихо, — шепнула она. — Нет, не уходи. Прислушайся. Что-то вошло в комнату.

Он прислушался. И услышал только, как колотится его сердце, но никогда прежде запах их соития не был столь сильным. Вплоть до того, что можно почувствовать его вкус. Он был как обжигающий пар, расплавленный аромат; что-то сгущалось в комнате. Тьма вокруг застывала, затвердевала, как оболочка. Ему показалось, что он слышит тихое шипение.

— Ты видишь? — прошептала она. — Видишь? Чувствуешь привкус?

— Что это?

— Индиго.

Он скатился с нее и уперся взглядом в темноту. Полоска сине-фиолетовой тени — тонкая вертикальная линия — плыла между ним и окном, как лезвие таинственного меча. Через мгновение он понял, что видит предутренний свет, сочащийся сквозь неплотно задернутые длинные, от потолка до пола, синие бархатные шторы. Он сказал ей об этом.

Она печально покачала головой:

— Ты не увидел, Джек. У тебя был шанс, но ты его упустил.

— Что не увидел?

— Не волнуйся, он снова явится нам. Знаю. Это происходит для нас, Джек.

На другой день она шутила по этому поводу. Но сейчас он смотрел на нее в темноте траттории и гадал, не отголосок ли запаха индиго улавливает, когда нюхает свои пальцы.

— Ты говоришь, так это начинается. Что ты имеешь в виду? — спросил он, когда заморгал появившийся свет.