Бриллиантовый корабль - Макс Пембертон

Можете представить себе, как взволновало меня это открытие и как были заняты им все мои мысли, когда я говорил с Анной о приближающихся днях свободы. На мой вопрос, посетит ли она снова мой дом в Суффолке, она вся вспыхнула и, бросив на меня быстрый взгляд, который бывал иногда так красноречив, ответила уклончиво:

– Сестра ваша не любит меня. Милая! Она смотрела на меня так, как будто я хотела похитить вас у нее.

– Неужели вы считали бы себя виновной, если бы сделали это?

– Да, – сказала она так серьезно, что я даже пожалел, зачем предложил ей этот вопрос. – Виновной до конца своей жизни, доктор Фабос!

Я понял, что она намекает на историю своей жизни и на людей, судьба которых заставила ее жить. Она хотела этим сказать, что прошлое ее всегда будет преградой между нами. Эта мысль часто волновала меня, но не о себе думал я, а о ней.

– Клянусь Богом, Анна, – сказал я, – нет большей вины в мире, как слова, сказанные сейчас вами. Вы запрещаете мне говорить это. Сказать вам, почему?

Она кивнула, продолжая смотреть в ту сторону, где через узкий проход в горах виднелась полоса голубой воды. Я сидел подле нее, мне так хотелось обнять ее и сказать то, что мне подсказывало сердце все эти дни. Да, Богу известно, что я полюбил это хрупкое, нежное дитя судьбы выше всех надежд своей жизни, выше всякого честолюбия.

– Вы запрещаете мне говорить это, Анна, потому что не доверяете мне.

– Не доверяю вам, доктор Фабос?!

– Недостаточно, чтобы поверить, что я готов спасти вас от всех опасностей... даже от опасности прошлых лет.

– Вы не можете сделать этого... не можете, доктор Фабос!

Я взял ее за руку и заставил взглянуть мне в лицо.

– Когда женщина научилась любить и любила, у нее нет прошлого, – сказал я. – Все, что ее касается, составляет счастье человека, которому она отдала свою жизнь. Что касается вас, я уверен, мы прочтем историю прошлых лет вместе и найдем ее приятной для нас. Не знаю, Анна, верно или нет, но попытаюсь отгадать. Я думаю, что это история любви женщины и страданий отца и невинного человека, который долго был заключен в тюрьме. Я скажу, что дитя двух людей, утвержденная в правах на принадлежащее ему имущество, она сделалась добычей негодяя, и я буду недалек от истины. Вот что думает ваш пророк. Анна, он дал бы много за то, чтобы факты были таковы, как он их представляет себе.

Она повернула голову ко мне и взглянула мне прямо в лицо. Никогда еще не видел я такой смены настроений на этом детском личике... радость, сомнение, любовь, страх. Со свойственной ей сообразительностью она поняла все, пока я говорил. Глаза ее засветились чудным огнем благодарности. Несколько минут просидели мы молча, и я ничего не слышал, кроме биения ее сердца.

– О! – воскликнула она наконец. – Если бы это была правда, доктор Фабос, если бы это была правда!

– Я докажу, что это правда, раньше, чем мы приедем в Англию через месяц.

Она засмеялась с некоторым смущением.

– Англия... Англия! Как далеко отсюда Англия! А моя дорогая Америка?

– Семь дней на моей яхте «Белые крылья».

– Ах, зачем мы не птицы, чтобы перелететь через эти горы?!

– Горы будут добры к нам. Сегодня, завтра или когда-нибудь мы переберемся с вами через эти горы, Анна!

Она сказала мне, что это вполне отвечает ее желанию. Опасаясь дальше говорить об этом, я оставил ее и отправился к потоку, чтобы посмотреть, какую весть он мне принес. Убывает ли вода или это только фантазия расстроенного воображения?

Стоя на краю пропасти, по которой протекала река, я видел, что не ошибся. Поток уменьшился еще на один фут: он не бурлил и не шумел теперь в проходе. Тот, кто изменил его течение, запрудит его, когда придет время. Когда оно придет, я не знал, но мне было ясно, что я должен делать. Я не должен отдыхать ни днем, ни ночью, пока не наступит освобождение; ни сна, ни покоя не должен я иметь, пока Окиада не явится ко мне и не откроет мне ворота.

А как же Анна и мое обещание? Оставлю ли я ее пленницей в долине или перенесу через горы, как обещал? Ответственность оказывалась больше, чем я себе представлял. Если я возьму ее с собой, чего только не расскажут по всему миру эти негодяи! Если я оставлю ее, каким жестокостям, каким преследованиям может подвергнуться она в Валлей-Гоузе! Я не знал, что делать! Надо полагать, что судьба распорядилась хорошо, взяв все это дело в свои руки и, не оставив мне выбора, заставила уйти одного. Как бы там ни было, но когда Окиада вошел ко мне в комнату в десять часов вечера и я направился к комнате Анны, чтобы разбудить ее, она не ответила мне и, несмотря на самые тщательные поиски, я не нашел ее нигде в доме. А между тем время нельзя было терять.

– Милосердный Боже! – воскликнул я. – Неужели я должен оставить ее с этими людьми?!

Я понял, что так должно быть и что я один, подвергаясь опасностям, тем самым спасаю нас обоих.

XVII

Доктор Фабос покидает Валлей-Гоуз

Ни один звук в доме, ни одно открытое окно на площадку не допускали возможности какого-либо тревожного сигнала из сада. Я мог предположить только, что маленький японец перебрался по руслу реки и таким путем пробрался в долину. Спрашивать его об этом было глупо – это могло задержать нас. Он был здесь, и дверь была открыта. Когда он дал мне револьвер в руки и попросил следовать за ним через нижнюю веранду в сад, я повиновался без малейшего колебания. Таинственное исчезновение Анны нетрудно было объяснить. Сегодня ночью, сказал я себе, еврей хотел убить меня. И только тут впервые понял я ту смертельную опасность, которой подвергался я в Валлей-Гоузе.

Окиада никогда не принадлежал к числу разговорчивых людей. В эту, ночь, я думаю, он произнес не более двух слов, когда мы шли по саду, направляясь к берегу реки. «Стрелять, мастер! – сказал он, подразумевая под этим, что в случае какой-нибудь встречи нам некогда будет думать о бегстве. Я кивнул вместо ответа и поспешил за ним, когда он вошел в лабиринт кустов, закрывавших собою ущелье. Царившая тишина страшно действовала на нервы. Неужели в саду не было никого из людей еврея? А между тем их, по-видимому, там не было.

Так добрались мы до берега потока и несколько минут лежали плашмя на земле под прикрытием целого ряда скал, подымавшихся над ущельем. Позади нас виднелись освещенные окна спальни, только что покинутой мною, и темные очертания шале. Сад и парк казались черными пятнами на фоне синего ночного неба. Внизу, под нами, между стенами темных скал и по каменистому дну протекала вода синяя, как индиго. Ни одно дуновение ветерка не шевелило веток сосен, покрывавших склоны гор. Еще немного, и мы должны были увидеть океан, пустынный или с дружескими огнями, приветствующими нас. Мне казалось, что мы одни на необитаемом острове, и заблуждение мое могло бы долго продолжаться, не раздайся в отдалении выстрел из ружья, который разнесся эхом по горам и в одну минуту вернул меня к действительности... Окиада мгновенно вскочил на ноги и с живостью, на которую он редко бывал способен, сказал мне: