Заморозки (СИ) - Щепетнев Василий Павлович

И дальше опять музыка, и опять мажорная:

В буднях великих строек,

В веселом грохоте, в огнях и звонах,

Здравствуй, страна героев,

Страна мечтателей, страна ученых!

Странно, да. И само сообщение какое-то непричёсанное, на коленке писаное, и место похорон скромное, обычно людей такого масштаба хоронят на Красной площади. Ну, и весёлые песни. И предыдущее молчание радио и телевидения.

Принесли газеты. На вид газеты обычные, да и отчего им быть иными: их, сегодняшние газеты, подписали к печати вчера к пяти вечера. К семи матрицы самолетом из Москвы доставили в типографию нашей «Коммуны», где ночью отпечатали положенные тиражи. Местные же, «Коммуну» и «Молодой Коммунар», подписали ещё раньше, часа в четыре, чтобы успеть отпечатать тираж до московских газет.

— Всё, отбой! — объявила Ольга.

Крыжовника мы набрали изрядно, варить — не переварить. Бабушка Ни этим займется — будет готовить варенье на зиму.

Ми и Фа побежали купаться, все в крыжовниковом соке.

А мы нет. Мы не в соке. Руки только вымыть, и довольно. Можно читать газеты.

Но я предпочёл «Спидолу».

Первая программа Всесоюзного радио передавала спектакль «Свадьба Кречинского». Отлично! Я слушал его уже дважды, оба раза в постановке Большого Драматического Театра имени Горького, но сегодня передавали версию Малого Театра, Кречинский — Кенигсон, Расплюев — Ильинский. Мечта! Но всё не удавалось послушать. Не совпадало. А теперь совпало. Сюрприз.

Спектакль уже шёл, Тишка мучился с колокольчиком, а я, откинувшись на скамейке поудобнее, всем видом излучал спокойствие и уверенность. Для этого, собственно, спектакль и передают: чтобы ни малейших сомнений о том, что всё было хорошо, всё есть хорошо, всё будет хорошо. Народ безмолвствует, ибо благоденствует.

Лиса и Пантера следили за мелкими, бабушка Ни колдовала на кухне вместе с Верой Борисовной: варенье нужно варить без промедления, не то нежный крыжовник пустит сок и ягоды потеряют форму. Бабушка Ка сейчас в городе, семейные дела.

Идиллия!

Я слушал и слушал, пока из окна бабушка Ни не позвала к телефону.

Заработал? Уже хорошо.

Но позвала она не меня, а Ольгу.

Та бегом-бегом. Отец звонит, Андрей Николаевич.

Я думал было пойти с ней, а потом решил, что нет, не стоит. Был бы нужен, Нина Петровна бы и меня позвала. Вот странно: Стельбов Николаевич, а тётка, тоже Стельбова, но Петровна. То есть странного ничего нет, Нина Петровна — дочь дяди Стельбова, сестра двоюродная. А слово «двоюродная» опускает ради краткости.

Через десять минут Ольга вернулась, подошла ко мне.

Я хотел приглушить приёмник, но Ольга показала, что не нужно, наоборот.

— Папа спросил, чем мы заняты.

— И?

— Я ответила: с утра собирали крыжовник, а теперь варим варенье. Он одобрил, говорит, самое правильное поведение. В ближайшие три-четыре дня собирать и варить. А тебе — готовиться к матчу, здесь ничего не меняется. И не реагировать на новости. Те, что прозвучат, и те, что не прозвучат.

— Не будем реагировать, — согласился я.

— И он сказал, что в ближайшие дни будет очень занят, но беспокоиться не о чем.

— И беспокоиться не будем.

Ольга пошла к детскому бассейну, повозиться с мелкими, а я остался, слушать спектакль. Автор написал его за сто лет до моего рождения. А вот — слушаем, и слушаем с интересом. Значит, жизнь, изменившись по форме, не изменилась по содержанию. Хотя и революция была, и многое другое, но чем-то интересна нам жизнь консервативных помещиков, отчаянных игроков, и юных девушек. Может, в мечтах каждый бы не прочь стать помещиком, владельцем тысячи душ? Полутора тысяч, полутора! Или авантюристом в поисках миллионного куша?

А я и есть в глазах автора, Сухово-Кобылина, авантюрист, игрок, охотник за приданым.

Помещик — в наших реалиях Стельбов Андрей Николаевич. Ольга, стало быть, дочь. Приданое — возможность жить жизнью западного европейца. Ну, около того. То есть более-менее свободно выезжать за границу на турниры, и оставлять себе часть заработанного. Значительную часть. Хотя… Большая часть фишеровских денег ушла на журнал, который является собственностью государства, почти весь миллион, заработанный в Ливии, государство просто взяло себе, отдарившись съёмной квартирой, которая всё равно остается государственной собственностью. И выдачей в год полутора процентов от суммы забранного. Может, прав был Спасский, и мне стоило оставить миллион себе? Дойче банк или любой другой солидный банк даёт четыре с половиной процента, и капитал-то остается за владельцем. В отличие от.

Может, и прав, но по-своему. Ему, Борису Васильевичу, нравится жить в Париже, вот он и живёт. А мне нравится жить даже не в Москве, а вот здесь, в Сосновке. Прикупить бы для полного счастия ещё землицы соток десять-пятнадцать, ту же казенную дачу, в которой живет Стельбов — теоретически живет, практически он приезжает в Чернозёмск редко, а в Сосновку ещё реже. Но не продадут ведь. Ни за какие деньги. Непродажное. «Дом над Невою купить бы я рад, да не захочет продать Ленинград!» Хотя, если я отдам всё, что получу за матч с Карповым, а это верных два миллиона долларов, а в случае победы и все три — тогда, в порядке исключения, возможно мне и передадут дачу Стельбова на вечное пользование. Как передали в семнадцатом году землю крестьянам, тоже навечно. Ладно, времена другие, и Стельбову я не чужой, да хоть и чужой — не ради меня, а ради внучки расстарается. Или внучек. Мена то выгоднейшая.

Но.

Но Борис Васильевич время от времени шлёт мне маленькие красочные буклеты. Продаются дома, виллы, замки. Замки, понятно, не такие, как в Каборановске, много меньше, но тоже красивые. И за два миллиона, даже за миллион я могу купить себе и всем девочкам домик метров на пятьсот, на шестьсот, с хозпостройками, и тремя-четырьмя гектарами земли. Даже и дюжиной гектаров. В пятидесяти километрах от Парижа. Или виллу на побережье Средиземного моря. Да много чего можно купить во Франции одна тысяча девятьсот семьдесят восьмого года на миллион долларов. А уж на два миллиона, на три… Сидеть и слушать задумчивый голос Монтана не на короткой волне, а на средней. Я поближе бы сошелся со Спасским, с другими добрыми людьми. С Азнавуром дуэтом спели бы «Две гитары за стеной…» или что-то в этом роде. Бабушка, баронесса Тольтц, ввела бы меня в высшее общество, всякие там виконты, маркизы, шевалье.

Кстати баронесса что-то не зовёт меня ни в Париж, ни в Мюнхен, ни в Лондон. То ли считает, что я взрослый мальчик, сам должен решать. То ли имеет виды на меня именно здесь, в Советском Союзе.

Спектакль закончился. Игрок опять вывернулся, простодушная девушка его спасла. Вот и думай, стоит ли быть добродетельным.

Сразу по окончании представления передали сообщение о скоропостижной кончине товарища Кулакова Фёдора Давыдовича. Без особой скорби в голосе. И опять вместо приличествующей случаю траурной музыки хор бодро спел

Утро красит нежным светом

Стены древнего Кремля

Вопрос: нежный цвет — это какой?

То-то и оно.

Настало время обеда. Священный час. «Я скажу, что свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить» — это программа-минимум. Одним чаем сыт не будешь. Обед — другое дело. И пока обед по расписанию, есть надежда, что свет всё-таки уцелеет и не провалится.

После обеда я решил вздремнуть. Минувшую ночь я провёл вполглаза, слушая то Би-Би-Си, то молчание советских станций. Британцы гадали на бобах, на кофейной гуще, на куриных потрошках, такое складывалось впечатление. Но получалось неубедительно. Возможно, они и в самом деле что-то знали. Но скрывали — от всего мира, и от нас. Я-то слушал на английском языке, поскольку глушилки в эту ночь просто сорвались со всех цепей. И сейчас ревут в три горла.

Я слушал, и строил свои глупые версии. К примеру, в полночь вдруг объявили Всесоюзный День Радиопрофилактики, как в нашем чернозёмском радиоцентре по понедельникам. По понедельникам областной эфир замирает до шестнадцати часов: ни тебе телевидения, ни тебе ретрансляций Всесоюзного Радио. Хочешь слушать — слушай напрямую, на длинных волнах. Вдруг подобное устроили и в столице нашей Родины, в Москве? Или, к примеру, над столицей бушует магнитная буря неизвестного происхождения?