Законник. - Горъ Василий

Просыпаясь ни свет, ни заря, барон с баронессой неслись на конюшню, чтобы лично приказать конюхам седлать лошадей. А потом метались рядом с ними все то время, которое я и мои люди тратили на умывание, туалет и завтрак. Потом первыми запрыгивали в седло и вылетали со двора, чтобы спешиться только во время смены коня на заводного…

Чудеса выносливости, которые проявляли Размазня и его супруга, восхищали всех, кроме наперсницы баронессы: после дня безумной скачки немолодая, в общем-то, женщина сползала коня на грани потери сознания. И доползала до выделенной ей комнатушки чуть ли не на четвереньках. Впрочем, хозяйку ее самочувствие почти не интересовало: увидев, что я поворачиваю коня к очередному постоялому двору, она пришпоривала свою лошадь, и, поравнявшись со мной, принималась возмущенно интересоваться, чем вызвана необходимость останавливаться на ночлег в такой ранний час. А потом, выслушав мои аргументы, принималась довольно убедительно возмущаться…

…Мое желание переночевать в Кижере баронессу просто 'убило': по ее мнению, те три часа, которые оставались до заката, мы могли провести в седле. А переночевать где-нибудь в Иртишах или Белой Речке. Благо постоялые дворы в этих придорожных деревнях были 'вполне даже ничего'.

Не на шутку разошедшаяся леди Майянка успокоилась только тогда, когда я ей объяснил, что в Кижер меня ведет не желание выспаться на чистых простынях, а долг перед королем. В частности, желание проверить, как изменились порядки в гарнизоне после казни его капитана.

Слово 'казнь' мгновенно выбило баронессу из колеи. И заставило мрачно молчать до того момента, когда мы выехали на холм, с которого было видно Восточные ворота Кижера…

…Дикое столпотворение, начавшееся у въезда в город, заставило леди Майянку побледнеть, и даже подать голос:

— Там, у ворот, какая-то резня! Вы видите, граф?

Я вгляделся в происходящее, потом покосился на едущих чуть впереди Молота и Иглу и усмехнулся:

— Это не резня. Это нас встречают…

— Нас? — удивился Размазня. И ошалело добавил: — Меня так раньше не встречали… О, вы видели, граф? Там чуть телегу не перевернули!!!

— Черно-желтые сюрко видны издалека… — усмехнулся я. — Вот и стараются, дуроломы…

…Солдаты действительно старались. Изо всех сил. И даже пытались улыбаться. Правда, улыбки у них получались какими-то вымученными и не настоящими. А счастье от лицезрения самого Аурона Утерса получалось и того хуже. Скажем, упитанный здоровяк с арбалетом, щерящийся во все пятнадцать оставшихся во рту зубов, смотрел на меня так, как будто прикидывал, куда лучше всадить болт, его сослуживец со шрамом во все лицо то и дело вытирал о брюки потеющие ладони, а десятник — тот вообще стоял, согнувшись пополам. Так, чтобы я ненароком не увидел в его глазах выжигающую его изнутри ненависть.

Зато народ, собравшийся у ворот, радовался по-настоящему. Не мне, а возможности покуражиться над всесильными солдатами. Пара разбитных крестьян, чья телега стояла ближе всего к воротам, раз за разом уточняли размер подорожной, и пытались выяснить, а почему она так сильно упала. Седой здоровяк, то ли кузнец, то ли каменщик, ехидно интересовался у одного из стражников причинами 'трагической гибели' 'уважаемого' Ширвана Крейдо, а грудастая девица в стареньком, но тщательно выбеленном сарафане 'возмущалась', что ее никто не обыскивает.

Впрочем, стоило мне оказаться рядом с воротами, как народ мгновенно замолчал, сложился в поклоне, и в наступившей тишине я четко расслышал уважительный выдох:

— Законник!!!

…Услышав размеры пошлины, которую ей надо заплатить за въезд в Кижер, леди Майянка ошарашенно посмотрела на меня:

— Граф! У меня что-то со слухом?

Я отрицательно помотал головой:

— Нет, баронесса! Въезд в город слегка подешевел…

— По-вашему, втрое — это 'слегка'? — удивленно спросила она.

— Я тут не при чем… — улыбнулся я. — Ну, почти…

— Ага! Тогда я — королева Элиреи… — захихикала рыженькая девица лет эдак пятнадцати, прислушивающаяся к нашему разговору. — Только вот вышла из дворца и заплутала…

— Слышь, королева! Ща как вожжой перетяну — узнаешь, как рот разевать! — мрачно пообещал ее спутник. И на всякий случай поклонился: — Простите дочу, ваша светлость: дите оно ышшо! Дурное! Как… ярка какая!

'Дите' наморщило нос, потом заглянуло мне в глаза, не нашла там признаков обуревающего меня гнева и… улыбнулось. Так, что на ее щеках появились довольно симпатичные ямочки:

— Да я просто тавось… спасибо хотела сказать, ваша светлость! Если бы не вы — мы б до сих пор маялись…

— Пожалуйста… — улыбнулся я. И, с трудом удержавшись, чтобы ей не подмигнуть, направил коня между створок ворот…

…На то, чтобы доехать до постоялого двора, времени ушло столько же, столько требовалось, чтобы доехать от Кижера до Белой Речки: на Поточной улице, начинающейся у Восточных ворот, и тянущейся аж до самой Рыночной площади, собрался чуть ли не весь город. Поглазеть на меня сбежались купцы, главы ремесленных цехов, торговцы, жители окрестных деревень и даже нищие!

Нет, центр улицы был совершенно свободен. Но вот ехать по нему было проблематично. Прежде всего, потому, что чуть ли не каждый уроженец Квайста, имеющий в своих глазах хоть какой-то вес, порывался меня поблагодарить. Кто-то ограничивался поклоном, кто-то — падал на колени, кто-то — пытался высказать благодарность вслух.

К моменту, когда мы подъехали к постоялому двору 'Три короны', я точно понял, что Кижер НАДО было объезжать стороной. И сделать крюк верст эдак в двадцать-тридцать. Однако назад пути не было, и мне пришлось терпеть и улыбаться. Надеясь, что в постоялом дворе меня оставят в покое. Поэтому, увидев мэтра Билчо, хозяина 'Трех корон', ожидающего нас за воротами своего заведения, слегка воспрял духом. И даже слегка пришпорил коня…

…Наряженный в новенькую, расшитую серебром черную котту и шоссы, мэтр Билчо с такой радостью сорвал с головы колпак, что я всерьез обеспокоился состоянием его шевелюры. Впрочем, стоило мне ответить на его приветствие, спешиться и пройти в таверну, как мысль о его волосах улетучилась в неизвестном направлении. Уступив место паническому ужасу: в шеренге из двух десятков подавальщиц, выстроенной напротив входной двери, не было ни одного знакомого лица! Мало того, судя по белизне рук и отсутствию на них каких-либо изъянов, ни одной из этих девушек никогда приходилось работать!

— Интересно, сколько ему заплатили родители этих красавиц за то, что эти девчушки будут прислуживать вам за столом? — еле слышно поинтересовался Лис.

— Меня больше интересует, как они успели так быстро подсуетиться… — так же тихо ответил я.

— Ну, по Поточной мы ползли не быстрее муравья… — хмыкнул десятник. — За это время сюда можно было согнать всех жительниц Кижера…

— Всех? — ужаснулся я. — Да мне и этих слишком много…

А потом, наконец, заставил себя сдвинуться с места…

…Новые подавальщицы мэтра Билчо оказались на редкость милы, и… неуклюжи. Несмотря на то, что с врожденной пластикой у большинства из них было все в порядке, для того, чтобы пронести полный поднос от кухни и до наших столов требовался недюжинный опыт. И толика удачи.

Нет, за задницы их не хватали. И не пытались усадить на колени: представители высшего света Кижера, выкупившие все столики в 'Трех Коронах', прекрасно знали, чьей дочерью является та или иная прелестница. Однако людей, набившихся в небольшой, в общем-то, зал, было столько, что пройти его из конца в конец, ни на кого не наступив и не толкнув, было бы затруднительно даже для хорошо тренированного бойца. Поэтому каждая 'прогулка' к столикам и обратно превращалась для девушек в пытку. Которой не было ни конца, ни края…

Особенно трудно им было добираться до моего стола — рядом с ним постоянно толпились желающие выпить 'с надеждой и опорой королевского трона Элиреи', их наследники и даже жены. И когда за их спинами появлялся кружевной чепец какой-нибудь из 'подавальщиц', я прерывал разглагольствования очередного оратора и просил собеседников освободить проход…

…Когда гости осушили по первому кувшину с вином, одной просьбы стало не хватать: для того, чтобы раскрасневшиеся гости сделали шаг в сторону, требовалось повторить просьбу раза по два-три. Но это было не самое страшное. К этому времени некоторые особо невоздержанные личности начали поглядывать на девушек с недвусмысленным интересом, а те, соответственно, дергаться.