Бен Гурион - Майкл Бар-Зохар

Значительное ослабление положения Вейцмана не может не тревожить британское правительство. Англичане глубоко уважают его, доверяют ему и опасаются, как бы после его ухода руководство сионистским движением не попало в руки экстремистски настроенных элементов. За несколько дней до начала конгресса Уинстон Черчилль заявляет: «Я не думаю, что еврейский народ настолько глуп, чтобы дать ему уйти». В Базеле атмосфера иная. С первых минут общения лидеров различных направлений становится понятно, что наибольшую поддержку Вейцману оказывают делегаты от социалистического движения, что, вполне вероятно, отнюдь не вызывает у него радости. 10 июля 1931 года, в последнюю минуту, Вейцман предпринимает отчаянную попытку вновь завоевать доверие конгресса, для чего ему необходима помощь Бен-Гуриона.

Хотя особой симпатии между ними нет, Вейцман обращается к Бен-Гуриону с просьбой о тайной встрече, во время которой сообщает, что только что получил письмо от Малькольма Макдональда, сына премьер-министра, позволяющее надеяться, что последний, возможно, даст свое согласие на создание в Палестине общего еврейско-арабского законодательного собрания на паритетной основе. (Принцип равного представительства евреев и арабов близок к позиции сионистов, тогда как арабы и англичане придерживаются принципа пропорциональности.) Вейцман просит своего собеседника тайно отправиться в Лондон, встретиться там с премьер-министром и изложить ему результаты переговоров до окончания конгресса. На следующий день Бен-Гурион вместе с профессором Леви Намиером, секретарем политического отдела сионистского Исполнительного комитета, вылетают в Лондон. Премьер-министр принимает их в загородной резиденции, где происходит углубленное обсуждение ситуации, возникшей в сионистском движении, дебатов на конгрессе, письма Малькольма Макдональда к Вейцману и политических проблем Палестины. Когда Бен-Гурион поднимает вопрос о паритетном представительстве и требует равного соотношения евреев и арабов «как по политическим, так и по экономическим соображениям», а также подчеркивает, что «наши права в Палестине должны распространяться не только на евреев, проживающих в Палестине, но и на еврейский народ, живущий по всему миру», Макдональд с ним соглашается. Он даже говорит, что уполномоченные власти «должны были бы принять сторону евреев». Становится ясно, что Макдональд готов на все, лишь бы удержать Вейцмана на его посту.

Окрыленный добрыми вестями, Бен-Гурион возвращается в Базель. Но он опоздал, и ход вещей не повернуть вспять. Конгресс освобождает Вейцмана от занимаемой должности и 118 голосами против 98 избирает Нахума Соколова, тогда как делегатам-социалистам и их сторонникам удается разгромить ревизионистов. Конгресс принимает политику, которую поддерживали делегаты-социалисты, — продолжать дело Вейцмана.

Решения XVII конгресса оказывают большое влияние на развитие движения и его политическую ориентацию: если Жаботинский втайне лелеял надежду быть избранным на пост председателя Сионистской организации, то теперь он знает, что от этой мечты ему придется отказаться; получив 2 мандата из 5, социалисты стали спинным мозгом Исполнительного комитета, коалицией всех партий, за исключением ревизионистов. Уязвленные остракизмом, жертвами которого они стали, Жаботинский и его сторонники демонстративно покидают конгресс и сразу же задумываются о созыве новой сессии. В конце концов движение остается без подлинного лидера, поскольку новый председатель, Нахум Соколов, является фигурой второго плана.

Возможно, Бен-Гурион не сразу осознает значение новой расстановки сил, но в течение этого насыщенного событиями месяца он прикоснулся к рычагам управления и испытал пьянящее чувство власти над судьбой нации. Он предчувствует, что слабость нового руководства сионистского движения и растущая мощь социалистов позволят ему изнутри взять на себя контроль за организацией.

Сразу по окончании конгресса он теряет всяческий интерес к делам Всемирной Лиги за создание социалистической Палестины, которой посвятил десять лет упорного труда. Целый год он держит в секрете свои замыслы, не посвящая в них никого, даже самых близких друзей. Он застает врасплох Совет Рабочей партии Израиля, выдвинув чрезвычайно амбициозный план немедленного массового нападения на «официальное» сионистское движение с тем, чтобы взять руководство в свои руки. Кто осмелился бы на подобные мысли в 1932 году? Бен-Гурион настаивает на разработке плана народных действий «не только для поселенцев, но и для других слоев населения, в том числе для частного капитала». Он намерен изменить образ социалистического движения, чтобы не вызывать неприязни у тех, кто не является трудящимися, а также привлечь представителей буржуазии если не в качестве полноправных членов, то хотя бы в качестве союзников.

План Бен-Гуриона был воспринят скептически. Он долго обсуждает с товарищами своевременность предпринимаемого наступления и с большим трудом убеждает их попытаться получить большинство в Сионистской организации. Наконец после долгой и упорной борьбы победа остается за ним. 31 марта 1933 года он выезжает в Восточную Европу, а большинство его товарищей отправляются в другие страны с одной общей целью: убедить массы в своей правоте. Четыре последующих месяца Бен-Гурион посвящает самой длительной и изнурительной выборной кампании в своей жизни. И хотя товарищи говорят ему в лицо, что он «чокнутый», он абсолютно убежден, что достигнет цели.

Европа тридцатых годов становится свидетелем упадка демократии, видит, как проявляются ранее скрытые животные инстинкты, как рушится вся система ценностей. За коричневой чумой фашизма следует новая волна антисемитизма, которая охватывает Польшу, Германию и Россию вплоть до самых берегов Балтийского моря. Евреи Центральной и Восточной Европы в ужасе. То ли от отчаяния, то ли в надежде найти радикально новый путь к избавлению или под влиянием веяний тоталитаризма, но тысячи и тысячи евреев собираются вокруг личностей, чьи знамена и лозунги носят несомненный оттенок фашизма. Мистики огня и меча, сторонники военной силы находят в Жаботинском своего пророка и верховного жреца.

Жаботинский — фигура пронзительная, патетическая, почти трагическая. Он становится певцом действия, пропагандистом империалистического сионизма. Он не верит в возможность завоевания земли Израилевой мирным трудом поселенцев. Его неукротимый темперамент отказывается понять поэтапную колонизацию. Социалистическое движение добивалось признания долгие годы, но Жаботинский верит только в эффектные действия, радикальные и немедленные решения. Пламенные речи привлекают к нему все больше и больше сторонников в городах и еврейских общинах Европы. Затянутые в военную форму, по улицам маршируют члены молодежного ревизионистского движения «Бетар». Почитатели видят в Жаботинском посланца небес. Не удивительно, что Муссолини говорит о нем как о «еврейском фашисте». В 1930 году Бен-Гурион называет нацистов «немецкими ревизионистами», но, прочитав одну из статей Гитлера, замечает: «Мне казалось, что я читаю Жаботинского — те же слова, тот же стиль, те же мысли».