Старые усадьбы - Николай Николаевич Врангель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Никольском все чудится жизнерадостной веселой улыбкой беспечного времени и прихотливых кукол-людей; в Покровском — чудаческой сказкой, недоступной и щемящей своей жуткой красотой; в Кусково — пышным праздником российского Версаля; в Петровском — тихим рассказом, степенным повествованием, задумчивой грезой. В голицынской России и дальше от Москвы есть старые гнезда, полные ласковой щемящей тоски о прошедшем. Железняки Калужской губернии, принадлежащие князю В. М. Голицыну, не историческое имение, не дом-дворец, а простая милая русская усадьба, тот уют помещичьего быта, что дал поэзию Пушкина, Тургенева и Толстого. И каждый, кто когда-либо жил в русской деревне и ощущал на себе ее порабощающее обаяние, поймет и почувствует, что, право, помимо чисто внешних форм жизни и вещей, в прежних предметах, как и в людях, есть магическая сила и своя, особая, непреодолимая красота. Вот почему таким добрым и ласковым эхом нежат нас старые картины, прежняя музыка, старинные дома и старосветские люди. Старый дом Железняков полон портретами времен Екатерины и Александра. Здесь почти вся семья графов Лазаревых, Деляновы, княжна Анна Давыдовна Абамелек, впоследствии Баратынская.
Когда-то, помню с умилением, Я смел вас нянчить с восхищеньем: Вы были дивное дитя. Вы расцвели: с благоговеньем Вам ныне поклоняюсь я. За вами сердцем и глазами С невольным трепетом ношусь, И вашей славою, и вами, Как нянька старая, горжусь![222] —писал Пушкин, восхищавшийся огненными глазами и райской красотой Баратынской. Эта пушкинская греза как бы до сих пор веет над уютным домом Железняков. А смотря на прелестный рисунок А. Брюллова — «Лазарева, рожденная княжна Бирон», вспоминаются мемуары de la duchesse de Dino[223], которая не раз о ней упоминает[224].
Но вернемся в Московскую губернию. Здесь опять голицынская Россия — Кючюк-Кайнарджи — князя Николая Сергеевича или, правильнее, место, где некогда стоял Румянцевский дворец[225]. Лет 40 назад он уничтожен, а теперь тут маленький невзрачный дом. Только невдалеке, в деревне Фенино, еще остались следы от пребывания Румянцевых. Это памятник Екатерине II, исполненный Демут-Малиновским[226]. У бюста государыни в шлеме Минервы — фигура Победы с копьем. У ног ее извивается змея. Надпись на памятнике говорит: «От Екатерины дана сему месту знаменитость оглашающа навсегда заслуги графа Румянцева-Задунайского крестьяне приобрели безмездную свободу в 1833 году. От благоговеющей благодарности графа Сергия Румянцева».
Недалеко от Фенино — пепелище Никольского — бывшего имения Салтычихи. Потом еще, еще…
Но не одни Голицыны владели в старину красивыми усадьбами.
Одна из самых чудаческих построек крепостной России — дом Люблина, ныне принадлежащий Голофтееву.
Нелепая на первый взгляд затея Дурасова — построить дом в форме ордена — осуществилась с таким изысканным вкусом и мастерством, какие редки даже в лучших архитектурных созданиях России. Дом снаружи и внутри содержится превосходно. Уцелели все фрески en grisaille в прелестной столовой, пейзажи в гостиной и дивный белый зал. Красив плафон «Пир Вакха», по преданию, писанный Скотти. Здесь же отличный бюст императрицы Марии Федоровны «в память посещения 1818 г. мая 23 дня». Этот бюст работы Гитара в том же типе, как известные изображения императора Александра, Константина Павловича и императрицы Елизаветы Алексеевны. Недалеко от дома стоят театр и два флигеля с фризами танцующих фигур; когда-то они служили помещением для крепостных актеров дурасовской труппы[227]. Прежде вокруг дома был дивный сад, который так восторженно описывается мисс Вильмот. Теперь не осталось и следа от былого; в 1904 году страшный ураган вырвал с корнем 100 десятин, засаженных старыми деревьями[228]. Так не пощадила судьба усадьбы, и только дом говорит о минувшем великолепии. После нежной заботливости, какой окружено Люблино теперешним владельцем, страшно очутиться на развалинах Горенок, бывшего дворца Разумовских. Сперва имение было отдано под фабрику, а теперь и ее нет. Хмуро, как раны, глядят глазами-впадинами выбитые окна гигантского дома. Местами на потолках, где не совсем облупилась штукатурка, — смутно мерещатся прелестные фрески в виде барельефов. Чудится, как хорош был плафон зала с фигурами амуров en grisaille. Здесь помещался театр, и еще видны здесь атрибуты Аполлона. Все грязно, все валится и гниет; окна разбиты, и воробьи летают по комнатам; а стены, дивные стены испещрены глупым мараньем-рисунками и надписями. Боже, что делается в бывшем парке, в парке «русского Линнея», где трудились лучшие садовники Европы! Видны места, где некогда находились пруды, что теперь высохли. Два зеленых чугунных орла сторожат террасу, ведущую к заросшему зеленью молчаливому озеру. А вдали — деревня: поют пьяные голоса, скрипят телеги и визжит гармоника. Жалко Горенок, и жалко думать, что сгнило
