Предания нашей улицы - Нагиб Махфуз

36

— Не пристало человеку жить подобно кролику или петуху. Ты до сих пор ничему не научился, а израсходовал почти все деньги! — ворчливо говорил Балкыти. Они сидели на меховой подстилке перед входом в дом. Габаль вытянул ноги на прогретом солнцем песке. Глаза его выражали умиротворение и блаженство. Повернувшись к тестю, он сказал:

— Наш праотец Адхам всю жизнь мечтал о беспечной жизни и о возможности распевать песни в благоухающем саду, так и умер с этой мечтой.

Засмеявшись, Балкыти громко позвал:

— Шафика! Образумь своего мужа, пока его не доконала лень.

Шафика показалась в дверях, держа в руках блюдо, на котором она перебирала чечевицу. Пурпурное покрывало, накинутое на голову, подчеркивало свежесть ее лица. Не отрывая взгляда от блюда, она спросила:

— Что с ним, отец?

— У него лишь две цели в жизни: угождать тебе и бездельничать.

С веселым негодованием она воскликнула:

— Как же он сможет угодить мне, моря меня голодом?

— Это секрет фокусника! — рассмеялся Габаль. Балкыти, толкнув его в бок, проговорил:

— Не относись легкомысленно к сложнейшей из профессий! Как ты, например, спрячешь яйцо в карман одного зрителя, а вынешь его из кармана другого, сидящего напротив? Как превратишь шарик в цыпленка? Как заставишь танцевать змею?

Шафика, вся светясь от радости, обратилась к Балкыти:

— Научи его, отец! Он же умеет только сидеть на мягком стуле в конторе имения.

— Пора приниматься за работу! — Балкыти встал и направился к дому, а Габаль, не сводя восхищенных глаз с жены, сказал:

— Ты стократ красивее жены Заклата, однако она целыми днями лежит на диване, а вечера проводит в саду, вдыхая аромат жасмина и любуясь струями ручья.

— Это доступно тем, кто живет за счет других! — с горькой усмешкой произнесла Шафика.

Габаль задумался, почесывая затылок, потом сказал:

— Однако ведь есть же пути к полному счастью!

— Спи поменьше! Помнишь, каким ты был проворным, когда схватил меня за руку на базаре и разогнал пристававших к нам парней? За это я тебя и полюбила.

Габалю очень хотелось поцеловать жену. Хотя он был уверен, что знает гораздо больше ее, слова Шафики заставили его задуматься.

— А я полюбил тебя без всякой причины.

— На улице, подобной нашей, праздным мечтам предаются лишь слабоумные!

— Чего же ты хочешь от меня, моя красавица?

— Хочу, чтобы ты стал как мой отец!

— И несравненная красавица просит такую малость? — с шутливым упреком спросил Габаль.

Губы Шафики раскрылись в улыбке, а пальцы забегали еще быстрее, перебирая зерна чечевицы.

— Когда я убежал из родного дома, я был самым несчастным человеком на земле. Но если бы не это несчастье, я бы не встретил тебя.

— Мы обязаны нашим счастьем футуввам с твоей улицы так же, как мой отец обязан своим хлебом змеям, — смеясь, проговорила Шафика.

— Тем не менее, — вздохнул Габаль, — лучший из сынов нашей улицы верил, что все ее жители могли бы быть сыты и наслаждаться пением в садах!

— Это ты уже говорил! Слышишь, отец идет? Вставай, вам пора!

В этот момент в дверях появился Балкыти, неся в руке мешок со змеями. Габаль тотчас поднялся, и они отправились в свой обычный путь. Балкыти принялся разъяснять Габалю:

— Смотри и учись, запоминай все, что я буду делать, но не спрашивай меня ни о чем при людях. Наберись терпения! А я после объясню тебе то, чего ты не понял.

И действительно, ремесло укротителя змей казалось поначалу очень трудным, но Габаль не жалел сил и усердия, чтобы постичь все его тайны. Да и что ему было делать? Какому еще ремеслу он мог бы выучиться? У него не было иного выбора, кроме как стать бродячим торговцем, или футуввой, либо просто вором.

Улицы Мукаттама ничем не отличались от его родной улицы. Правда, там было имение Габалауи и множество старых преданий о нем. В душе Габаля не утихала тоска о прошлом. Он вспоминал былые славные дни и надежды, из-за которых на долю рода Хамдан, а еще раньше на долю Адхама выпало столько горя и мучений. И Габаль решил найти забвение, всецело отдавшись течению новой жизни, радуясь ее удовольствиям, своей любимой и любящей жене и отгоняя печальные мысли. Он превозмог себя, победил свою грусть, навеянную воспоминаниями, и стал овладевать искусством укрощения змей с таким упорством, что вызвал удивление самого Балкыти. Днем они работали, а по вечерам Габаль уходил в пустыню и там по многу раз повторял фокусы и трюки. Шли дни, недели, месяцы, а настойчивость Габаля не ослабевала, и он не знал усталости. Он изучил все окрестные улицы и переулки, привык к змеям и выступал с ними перед публикой. Он почувствовал вкус успеха и хороших заработков. А тут еще жена сообщила ему радостную весть о том, что вскоре он станет отцом. Когда же ему хотелось отдохнуть, он ложился на песок и смотрел на звезды. Часто вечерами он сидел с Балкыти, куря кальян и пересказывая ему истории, услышанные в кофейне Хамдана. Время от времени он спрашивал себя: «Где же Габалауи?» Когда Шафика, жалея его, просила не вспоминать о прошлом, чтобы не омрачать настоящее, он возражал:

— Плод, который ты носишь, тоже принадлежит к роду Хамдан. Эфенди — воплощение несправедливости, а Заклат — злой силы. Как можно спокойно жить, когда власть находится в руках им подобных?!

Однажды, как обычно, Габаль, окруженный толпой ребятишек, показывал им свои фокусы. Неожиданно среди зрителей он увидел Даабаса, который пробился в первый ряд и разглядывал его, открыв от изумления рот. Габаль так смутился, что не мог продолжать работать. Несмотря на протесты ребятни, он собрал змей, сунул их в мешок и зашагал прочь, Даабас поспешил за ним, крича на ходу:

— Габаль! Это ты, Габаль?! Габаль остановился и обернулся.

— Это я! А как ты здесь очутился, Даабас?

Еще не оправившись от удивления, Даабас воскликнул:

— Габаль — заклинатель змей! Когда и где ты этому выучился?

— Мало ли удивительного случается в жизни!

Габаль двинулся дальше, но Даабас не отставал от него. Они дошли до склона горы, спустились вниз и уселись в тени. Здесь не было ни души, если не считать овец и пастуха, который расположился неподалеку и, сняв с себя галабею, выискивал в ней вшей. Даабас взглянул прямо в глаза Габаля и спросил:

— Почему ты убежал? Как ты мог так плохо подумать обо мне? Опасаться, что выдам тебя! Клянусь, я не способен предать никого из хамданов, даже Каабильху! Да и кому? Эфенди?! Или Заклату?! Чтоб они все пропали! Они много раз спрашивали о тебе, а я слушал да помалкивал!

— Скажи, разве ты не подвергаешь себя опасности, уйдя из дома? — с тревогой спросил Габаль.

Даабас небрежно махнул рукой.

— Блокада давно снята. Сейчас никто уже не интересуется Кадру и его убийцей. Говорят, это Хода-ханум спасла нас от голодной смерти. Однако мы обречены на вечное унижение. Нет у нас ни кофейни, ни чести. Мы стараемся найти работу подальше от нашей улицы, а возвращаясь домой, пробираемся закоулками, чтобы нас никто не видел. Если же кто-нибудь нарвется на футувву, то обязательно схлопочет пощечину или плевок. Пыль на земле они уважают больше, чем нас, Габаль! Счастливчик ты, что живешь вдалеке!

— Оставь в покое мое счастье, — недовольно проворчал Габаль. — Лучше скажи, не пострадал ли кто еще?

Даабас, игравший камушками, подбрасывая их вверх, ответил:

— Во время блокады они десятерых наших убили.

— О Господи!

— Их убили в отместку за презренного Кадру. Но все они не из числа наших близких друзей.

— Разве они не были членами рода Хамдан? — спросил Габаль, сдерживая гнев.

Даабас, поняв, что сказал глупость, заморгал глазами, губы его беззвучно зашевелились в поисках слов оправдания, а Габаль продолжал:

— А оставшиеся в живых безропотно сносят пощечины и плевки?

Он чувствовал себя виноватым в смерти этих людей, и сердце его ныло от боли. Как раскаивался он за каждый счастливый миг, прожитый им с тех пор, как он покинул свой дом.

— Наверное, ты сейчас единственный из рода Хамдан, кто счастлив.

— Я ни на один день не забывал о вас! — с горячностью воскликнул Габаль, потрясенный словами Даабаса.

— Но ты далек от наших забот и тревог!

— Прошлое всегда со мной!

— Не терзайся понапрасну. Мы уже ни на что не надеемся.

Габаль молчал, задумавшись.

Даабас с тревожным любопытством взглянул на своего собеседника, но из уважения к искренней печали, написанной на его лице, тоже не говорил ни слова. Габаль смотрел себе под ноги и наблюдал за навозными жуками, которые суетливо бегали по песку и прятались под мелкими камешками. Пастух тем временем отряхнул от песчинок свою галабею и надел ее, спасаясь от жарких солнечных лучей. Габаль наконец нарушил молчание: