«Журавли» и «цапли». Повести и рассказы - Василий Голышкин

Потянулись минуты ожидания. Ожидать всегда скучно. Но не в лесу. В лесу, да еще на болоте, не заскучаешь. Лесной комар всякому дело найдет. Любого ленивца «уговорит» физкультурой заниматься.

Нина как могла — головой, руками, ногами — отбивалась от комарья, да разве отобьешься — заживо съедят, если не убежишь с комариного места. Ну и пусть едят, Нина все равно не убежит. Однако как долго от Спартака нет сигнала! Ага, вот он: один длинный, три, с паузой, коротких свистка. Ну наконец-то возвращается.

Нина стала осторожно выбирать веревку. Вот и он, Спартак. От грязи — как негр. Одни зубы светятся. В одной руке топорик, в другой не поймешь что — фляга какая-то. Идет, как бычок на веревочке, осторожно перебирая ногами. Увидел ее, улыбнулся и вдруг, изменившись в лице, испуганно крикнул:

— Ко мне… Скорей…

И с этими словами по пояс ушел в трясину.

Нина, не разбирая дороги, кинулась на помощь и вдруг почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног.

— А-а-а…

— Тише ты…

Злой, вполголоса, окрик Спартака образумил Нину, но было уже поздно. Человек, за минуту перед тем вышедший из леса, тоже услышал Нину и, еще не видя, кто кричал, бросился к болоту. Это был Черняк. Страшная догадка мелькнула в голове у Спартака, когда он из-за плеча Нины увидел Тарасова деда. Черняк все знает. И то, что в руки Спартака попала схема лагеря партизанского отряда Мазая. И то, что он вместе с Ниной отправился на розыски этого лагеря. А раз у Черняка, владевшего протоколами «Суда Мазая», были основания скрывать их от других, то могли у него быть основания и для того, чтобы помешать Спартаку и Нине проникнуть в этот лагерь.

Черняк, прислушиваясь, шел к болоту.

Спартак и Нина с тоской следили за его приближением.

— Эх, жаль, спичек нет, — прошептал Спартак.

— Спички есть, — шепотом ответила Нина, не совсем понимая, для чего они — сигнал подать, что ли?

Она сняла тощий рюкзачок, развязала и, нащупав коробок, протянула его Спартаку. Спартак поджег весь коробок сразу и швырнул на берег. Он правильно рассчитал. Грива сухой прошлогодней травы, покрывавшая берег, вспыхнула, как порох, огонь лизнул болотную жижу, сердито зашипел, и от болота на берег, заслонив ребят от Черняка, повалил густой дым.

Знал бы он, что наделал, командир Спартак! Огонь, как испуганный конь, отпрянул обратно и пошел скакать по лугу к лесу, сжигая на пути все живое. Вот тут и взвилась в небо красная ракета, зовя нас на помощь. Прошли считанные минуты, и мы все — «журавли» и «цапли», — вооружившись еловыми лапами, вступили в битву с огнем, угрожавшим лесу. Но ничего этого ни командир Спартак, ни комиссар Нина не видели. Нечто иное открылось их взору, когда они, радуясь выдумке с дымовой завесой, посмотрели на берег. На берегу страшный и черный, как головня, стоял Черняк. Заметив их, он поспешно снял ружье и…

И когда мы, расправившись с огнем, подбежали к Ведьмину броду, то увидели такую картину. На берегу, забросив автоматы за спину, замерли солдаты, а перед ними, по пояс в трясине, стоял Черняк и, как Титан, держал на одном плече Спартака, а на другом Нину. Подошли еще солдаты и приволокли несколько лесин.

— Бросай! — крикнул офицер, и лесины шмякнулись в болото, образовав мост. Поддерживаемые Черняком, Спартак и Нина выбрались на берег.

— Салют! — крикнул Спартак, не скрывая радости, но юнармейцы смотрели хмуро и на приветствие не ответили.

Спартак помрачнел.

Глаза у него сердито сверкнули. «Обидится и уйдет», — с грустью подумал я, жалея батальон, который на нем держался.

Велев Юльке построить своих «цапель», Орел скомандовал «журавлям»:

— Первый батальон, становись! — и пошел вдоль фронта, весело подмигивая чумазым, как трубочисты, юнармейцам. — Спасибо за службу!

— Служим Советскому Союзу! — грянуло в ответ.

— Товарищ командующий! — Я вздрогнул, услышав голос Спартака. — Разрешите встать рядовым? — Орел обернулся, но ответить не успел. — Есть! — козырнул Спартак, сочтя согласие Орла само собой разумеющимся, и поспешил в строй. Рота загудела.

— Смирно! — сердито крикнул Орел. — Командир первой роты, ко мне! — И, выдержав паузу, спросил у вышедшего из строя Коли Бурова: — В чем дело? Что за шум?

Родинка на щеке у Коли вспыхнула, как звездочка.

— Мы не хотим… — сказал он и запнулся, теряя мысль.

— Ясно, — сказал Орел, балагуря. — Главное мы установили — не хотите. Теперь дело за малым — узнать, чего вы не хотите?

— Мы не хотим, чтобы Спартака в строй рядовым, — обрел дар речи Коля. — Хотим, чтобы опять командиром.

— А кто этого хочет? — спросил Орел.

Командир первой роты опешил.

— Я думал… вы, — сказал он растерянно.

— А я думал, ты. — Орел насмешливо посмотрел на Колю и развел руками: — Выходит, плохие из нас телепаты. А раз так… — Он повысил голос. — Пусть командир Спартак уводит свой батальон и сам объясняется с ним.

«Журавли» и «цапли» ушли. Солдаты тоже. И мы остались вчетвером: Орел, я, старшая вожатая Зоя и Черняк.

— Спасибо, — сказал Орел, пожимая руку Черняку, — за ребят.

И хотя никто ни о чем у него не спросил, он сам рассказал, как все было.

— Охочусь… Слышу, вроде детишки кричат. Вышел к болоту. Они! Ну, вытащил…

Высказавшись, он попрощался и, перекинув ружье с плеча на плечо, ушел, сутулясь и чавкая резиновыми сапогами.

Мы трое — я, Орел и Зоя — задумчиво переглянулись.

— Детишек-то он, верно, вытащил, — сказал Орел, глядя на меня снизу вверх, — но как думаешь, почему?

Я не отвечал. Во-первых, потому, что не знал, что ответить. Во-вторых, мне было не до ответа. К нам от леса, жестикулируя, как будто предупреждая о чем-то, со всех ног мчалась комиссар Нина. Подбежала и, не обращая на нас внимания, заметалась по берегу — искала что-то глазами, ногами, руками… Наклонилась в последний раз и подняла с земли даже на взгляд шершавую, покрытую белым налетом алюминиевую фляжку.

— Вот… Спартак велел… Он там, на болоте, нашел…

Подпрыгнула, словно вспорхнула, и полетела догонять батальон.

Мы долго, недоумевая, вертели в руках фляжку. Попробовали открыть — дудки, колпачок привинчен намертво.

— Фляжка как фляжка, военного образца, — сказал Орел. — Может, внутри что?.. — Он потряс ее над ухом, насторожился и радостно улыбнулся: — Есть!

Я, самый сильный из всех, еще раз попытался отвинтить колпачок.

— Брось, — Орел отобрал у меня фляжку, — повредить можно.

Он не уточнил что, но по тому, как лукаво улыбнулась старшая вожатая Зоя, я догадался — жалел не фляжку, а мои руки.

…Распилить фляжку по горлышку было нетрудно. Мы сделали это в сарае у хозяйственного Орла. И вот, распиленная, она лежит на верстаке, а мы, все трое, не спускаем с нее глаз и, как ловцы жемчуга, гадаем, что там, в раковине? Наконец Орел берет медный прутик и шарит внутри. Нащупывает что-то и вытаскивает на свет конверт с довоенной маркой — тюрьма, решетка, узник за решеткой и рука с платочком — «МОПР». Я читаю выцветший от времени адрес и глазам своим не верю: «Ярославль, Заовражная, 7». Но ведь это адрес моего детства! Адрес маминых родителей, у которых мы жили после войны. Осторожно вскрываю конверт и, не тая волнения, вслух читаю: «Марьюшка! Любимая и единственная! Надеюсь и боюсь, вдруг не получишь этого письма. Но если получишь — узнаешь все. От того, кто придет от меня. Бумаге не могу доверить ничего, кроме своей любви. Люблю, как любил всегда и как буду всегда любить. Тебя и того, кто будет: Аленку или Алексея, если не возражаешь. Ну а если не вернусь… К черту, вернусь!.. Но, если не вернусь, все равно встретимся. В последний раз. С тобой и с ним — сыном, сыночком, сынулечкой, или с тобой и с ней — дочкой, дочуркой, дочурочкой… Над Десной без меня. Всегда и навсегда твой». Слова «Над Десной без меня» были дважды подчеркнуты. И ничего больше. Ни адреса, ни подписи.

Мне стало до слез больно и грустно. Человек, который это писал, даже не знал, кто у него родился. Орел, глядя на меня, тоже погрустнел.

— Марьюшка, — нараспев нежно повторил он. — Мария, значит.

— Да, — сказал я, кивая, — так мой будущий отец звал мою будущую мать.

— Вот как? — удивился Орел. — И твой тоже? Он ведь, если мне не изменяет память, без вести пропал?

— Не изменяет, — сказал я. — Пропал. А теперь нашелся.

— Как? — воскликнул Орел. — Когда?

— Сегодня, — сказал я. — Сейчас. Это письмо мой отец написал моей матери.

Орел и Зоя, потрясенные, не спускают с меня глаз.

— «Суд Мазая»… — вслух размышляет Орел. — Твой отец… Может быть, он и есть…

— «Суд Мазая»? — догадываюсь я. — Не знаю. Может быть, вместе с другими. Мы ведь не знаем, сколько их.

— Узнаем! — Глаза полковника Орла горели, как факелы. — Теперь мы все узнаем. Стоп! Пока — никому ни слова. Завтра же… Нет, сегодня же нагрянем к Черняку и… Эх, жаль, без прокурора нельзя… Тогда — завтра. Утром — к прокурору, а днем — к деду Тараса.