Сокровища Сьерра-Мадре - Б. Травен

— Ну, ты загибаешь — крыть нечем! Но тогда я и впрямь не знаю, как нам с тобой расстаться, — сказал Куртин. — Придется мне держать тебя связанным и днем и ночью.

— Да уж, придется, никак не иначе. Так что давай, иди ко мне. Я не против, вяжи.

Тут Доббс прав. Связать его — не такое простое дело. Глядишь — и карты снова будет сдавать другой. Причем сдача окажется последней. Из них двоих Доббс посильнее, и пощады от него ждать не приходится.

Это была ужасная ночь для Куртина. Но не для Доббса. Обнаружив слабинку в характере Куртина, он никакого беспокойства не испытывал. Отныне он мог играть с Куртином в кошки-мышки.

Куртин лег на таком расстоянии от Доббса, чтобы постоянно держать его в поле зрения и чтобы хватило времени встретить его с оружием в руках, если тому вздумается напасть. Куртин изо всех сил старался не заснуть. Дневной переход его утомил, и он понимал, как нелегко будет провести всю ночь без сна. Бодрствовать, прогуливаясь возле костра? Не выйдет, он еще больше устанет. Некоторое время провел сидя — заныла спина. И тогда он подумал, что лучше будет укутаться в одеяло и прилечь. Пусть тело отдыхает. А если и задремлет ненадолго, Доббс об этом знать не будет, в темноте не разглядишь.

Примерно через час, когда Куртин долго не шевелился, Доббс приподнялся и пополз. Куртин мгновенно выхватил револьвер. «Ни шагу дальше!» — крикнул он.

— Ты хороший ночной сторож, — одобрил Доббс и расхохотался.

Далеко за полночь Доббса разбудили крики одного из ослов. Он снова попытался ползти, но Куртин тут же остановил его.

Теперь Доббс уже не сомневался больше, что одержит победу, и крепко заснул. Он обрел ночной покой, который благодаря двум маленьким хитростям похитил у Куртина. Следующая ночь будет принадлежать ему.

Днем Доббсу предстояло идти в голове каравана. Там он ничего предпринять был не в силах. Но вот снова спустился вечер, и пришла ночь. Вскоре после полуночи Доббс совершенно спокойно направился к Куртину, наклонился и достал из кармана револьвер. Потом чувствительно пнул ногой в бок.

— Поднимайся, — сказал он. — Карты сданы снова! И в последний раз.

Со сна Куртин плохо соображал и переспросил:

— Что? Какие карты? Потом все понял.

— Поднимайся, — повторил Доббс. — И вперед, марш!

— Куда — вперед? — не понял Куртин.

— К своей могиле.

— А если я не пойду? С таким же успехом я могу посидеть и здесь, — сказал он, не открывая глаз. — Зачем мне топать неизвестно куда? Я устал и хочу спать.

— Там ты выспишься вволю! — проговорил Доббс. — Вставай, и давай — вперед!

Куртину было мучительно слышать эту грубую приказную речь Доббса, и, не желая выслушивать ничего в этом роде, он, покачиваясь, встал, сделал несколько неверных шагов. Доббс подталкивал его вперед тычками кулака. В лес они зашли метров на пятьдесят-шестьдесят. И тут Доббс выстрелил в Куртина.

Куртин рухнул на землю, не произнеся ни звука. Доббс склонился над ним и, не услышав ни вздохов, ни стона, сунул револьвер в карман и вернулся к костру. Некоторое время сидел у огня, не зная, на что решиться. Но ни одной путной мысли в голову не приходило. Он чувствовал себя вконец опустошенным. Уставившись в огонь, подбрасывал сломанные ветки или задвигал их поближе к тлеющим уголькам ногами. Потом, выхватив из огня толстую горящую ветку, пошел в лес. Куртин лежал на том же месте. Он не дышал, и глаза были закрыты. Доббс поднес к самому лицу Куртина горящую ветку. Но Куртин не пошевелился. Рубашка на его груди была мокрой от крови.

Удовлетворенный увиденным, Доббс хотел было уйти. Но, не сделав и трех шагов, повернулся, достал револьвер и еще раз выстрелил в Куртина. После чего вернулся к месту ночевки.

Набросив одеяло на плечи, устроился у костра.

— Дьявольщина, во мне вроде совесть заговорила, — сказал он вслух, обращаясь к самому себе, и улыбнулся. — Особенно когда я подумал, что завтра он мог бы оказаться живым. Но теперь я спокоен.

«Вот мы и увидим, не сыграет ли совесть со мной другую шутку, — подумал он. — Убийство — самое тяжкое преступление на белом свете. Выходит, теперь моя совесть обязана проснуться? Только почему-то мне никогда не приходилось слышать о палаче, которого замучила бы совесть. Мистер Мак-Доллин — ему-то и приходится этих парней подключать к зажимам электрического стула — человек сто пятьдесят, а то и больше на тот свет отправил. А ведь он уважаемый государственный служащий.

А сколько немцев я укокошил во Франции? Пятнадцать? По-моему, двадцать три человека. «Здорово», — сказал тогда наш полковник. И спал я всегда крепко, и не один из немцев мне во сне не являлся, никто из них моей совести не побеспокоил. И даже матери их или жены с маленькими детьми не приставали ко мне ни во сне, ни перед пробуждением. Как там у нас это было — на Аргоннских высотах? Немцы засели в пулеметном гнезде. Черт побери, крепко же они держались! Нас было две роты полного состава, а пробиться мы не могли. Но вот у них кончились патроны. Они замахали белой тряпкой. Осталось их там одиннадцать человек, этих железных парней. Мы — туда! Все они подняли руки. Они нам улыбались.

Они были честными воинами и видели в нас достойного противника. А мы их перекололи и перерезали, как скот. А у того, кто особенно усердствовал, не пожалев даже раненых, фамилия была Штейнгофер. Родился в Германии и в Штаты переехал семнадцати лет от роду. Его родители, братья и сестры и по сей день живут в Германии. Но как раз он-то и был особенно безжалостным. Несколько человек умоляли сохранить им жизнь, у них, мол, много детей. И что же наш молодец Штейнгофер этим многодетным отцам ответил? Ведь что-то такое он им крикнул? Ну, низость какую-то, а потом заколол штыком. По-моему, его наградили медалью. А тогда откуда-то появился английский офицер и увидел своими глазами, как приканчивали последних немцев, которые совершенно не сопротивлялись. Англичанин крикнул нам: «Дирти догс (Грязные псы(англ.).), где ваша совесть?» Но если даже Штейнгофер не устыдился, мне-то чего было стыдиться? Моя совесть никогда из-за тех немецких парней не ныла, а уж у Штейнгофера тем более. Почему же ей обеспокоиться сегодня из-за этого хиляка Куртина?

Доббс прилег поближе к огню и, начиная засыпать, радовался, что будет сегодняшней ночью спать так хорошо, как давно не спал. И действительно крепко проспал до самого утра.

Ослы терпеливо стояли на месте, иногда делали шаг-другой и снова останавливались. Время от времени поворачивали головы: ждали знакомых окриков и не понимали, в чем причина задержки. Животные привыкли отправляться в путь ранним утром, а сейчас уже почти полдень. Но навьючивать в одиночку ослов оказалось делом куда более трудным, чем ожидал Доббс. Очень непросто закреплять тюки так, чтобы они не скользили и не сваливались, когда напарник тебя не страхует.