Россия солдатская - Василий Алексеев

— Стрелять из винтовки умеете?

— Нет, — ответил Григорий, — знаем теоретически миномет.

Паренек иронически усмехнулся:

— Минометов у меня для вас нет, а ночью вам придется идти в бой с винтовкой.

— В бой… — сердце у Григория екнуло. Паренек сказал это так просто, как десятник сказал бы вновь прибывшим рабочим: — Ну что же, ребята, сегодня день отдохнете, а завтра на работу.

— Утром ели? — спросил паренек, так же тихо и ласково, как говорил, видимо, всегда.

— Ели, — ответили красноармейцы.

— Тогда занесите вещи в избу и пойдемте. Снег в овраге был чистый, глубокий, нетронутый. Почерневшее жестяное ведро четко выделялось на голубоватом фоне, Паренек-комвзвод растоптал вокруг себя хрупкий, хрустящий снег и лег на живот, сильно раскинув ноги.

— Целиться надо так, — он вскинул винтовку и прицелился, — спускать курок будете, не рвите, а спускайте мягко, постепенно. Теперь ложитесь и стреляйте по очереди.

Все прибывшие стали ложиться и выпускать по обойме. Никто не попал в ведро, Паренек покачал головой;

— Пополнение! Потому нашего брата так и бьют. Я неделю тут воюю: за неделю трех комвзводов убили. Последнего вчера ночью… а теперь вот самого назначили. — Комзвод посмотрел на своих солдат пустым взглядом, взял винтовку и пошел к деревне.

На обед получили много пшена и мяса. Ни хлеба, ни соли не было. Готовила хозяйка: быстрая, решительная женщина лет сорока.

— Соли дала своей, — ворчала она у печки. — Командиры ваши жрут небось не так, а солдат без хлеба и соли…

— Не ругайся, мамаша, — возразил комвзвод, — я вот командир, а есть буду вместе с солдатами.

— Знаю какой ты командир! — набросилась на него хозяйка, — вчера еще солдатом был. В бой некого посылать, вот ты и командир… Вон у Марьи капитан и комиссар живут, те с солдатами есть не станут. Знаем мы их!

Наевшись досыта каши с мясом, Григорий неудержимо захотел спать. В комнате за кухней на полу была постлана солома и Григорий сладко вытянулся. — Как тепло и как сытно… Григорий забыл о войне и заснул без снов, как ребенок.

Вдоль деревни растянулось странное шествие, похожее на шествие духов: несколько сот человек в белых маскировочных халатах, в простынях и скатертях, накинутых на плечи, с капюшонами и полотенцами па головах. Шли тихо, молча, не торопясь. Только иногда доносилась приглушенная ругань командиров. Строя никто не соблюдал. Оружие было сборное: от русских трехлинеек до немецких автоматов. Чувствовалось, что ни командирам, ни бойцам не хотелось идти почти на верную смерть. Наступать казалось бессмысленным, отменить приказ никто не мог. У Григория не было ни оружия, ни маскировочного халата. Паренек-комвзвод за полчаса до выступления разбудил его и сказал, что у него нет лишней винтовки для Григория и что Григорий пойдет в качестве помощника ротного санитара. У плюгавого, маленького санитара было два помощника: Григорий и здоровый, добродушный парень. Шли они сзади. Санитар на ходу объяснял задачу:

— Будем атаковать немцев. Укрылись они в деревне, вон за тем лесом, — санитар говорил нервной скороговоркой и указывал рукой на темнеющий вдали бор. — Наше дело держаться за 11-ой ротой и выносить из огня раненых. Раненых других рот мы носить не обязаны и незачем это делать. — Санитар посмотрел на Григория и парня мышиными, бегающими глазками.

А немцы держатся упорно? - спросил Григорий.

— Три ночи уже в атаку ходили, посмотрел на него раздраженно санитар, — 60% личного состава потеряли. Сегодня будем заходить с тыла.

Григорий опять посмотрел на бор. Он стоял на горе, отделенный от движущейся к нему части широкой долиной, состоящей из двух пологих скатов, спускающихся к невидимой подо льдом и снегом речке. Перед бором сплошной полог синевато-белого снега, над бором глубокое, брызжущее светом бесчисленных звезд, небо. Бор черной чертой разделял небо и землю и за ним был другой, неведомый мир, где большевизм был уничтожен, где впервые за 25 лет происходила встреча России и Запада.

Спустились вниз по узкой проселочной дороге и стали подниматься кверху. Чем ближе надвигался ровный строй сосен, тем более не по себе делалось Григорию. Около самого леса почему-то остановились. На дороге и около дороги темнели неправильные опалины минных разрывов — небольшие ямки в снегу и широкий размет черной пыли вокруг ямок.

Идем кучей, — подумал Григорий, — как бы не обстреляли!

Постояв минут пятнадцать, колонна двинулась вдоль леса. Потом она повернула и над головами сомкнулись отяжелевшие от снега ветви сосен и елей. От сильного мороза снег хрустел громко и сухо и Григорий опять испугался, что немцы услышат этот хруст и откроют огонь.

— Не курить и не разговаривать, — передали по рядам приказ с головы колонны.

«Значит, противник близко», — подумал Григорий.

Лес начал редеть и мельчать. За кустарником показалась опушка — большая поляна, освещенная слабым светом звезд. Колонна повернула, вытянулась, приостановилась и белые тени поползли к опушке. Санитар подозвал Григория и высокого пария совсем близко и, наклоняясь то к одному, то к другому зашептал синими дрожащими губами:

— Вытаскивать только своих раненых… тут сейчас такое начнется! Лучше всего: взял раненого, снес к саням и прячься в кусты до конца боя. — Скулы санитара обострились, глаза фосфорически блестели. Нервное напряжение передавалось подчиненным.

Трус, — подумал Григорий, чувствуя, что и его начинает трясти животный страх.

— А где же сани? — спросил он, стараясь справиться со своими нервами.

— Пойдемте, я вам покажу, — обрадовался санитар и быстро пошел назад по той же дороге, по которой только что пришли.

Лошади были совсем недалеко, в том месте, где кончалось мелколесье и начинался крупный лес, Сани стояли в целине по обеим сторонам дороги. Покрытые инеем, лошади мотали головами, топтались и прядая ушами, напряженно прислушиваясь к тому, что делается на опушке. Бородатые старики в длинных шубах поверх тулупов суетились около саней. Волнение чувствовалось здесь больше, чем на самой передовой.

— Ну, ладно! Видели… пошли обратно, — сказал Григорий, замечая, что санитар не собирается уходить.

— Идите, я вас догоню, — страх сделал голос санитара неузнаваемо отвратительным.

Григорий повернулся и, чтобы не потерять контроля над своим отяжелевшим телом, быстро пошел к опушке. Сзади него захрустел снег — это был второй помощник санитара. Цепи уже залегли и их почти не было видно. Казалось, что Григорий и его товарищ идут одни по завороженному, как в страшной сказке, лесу навстречу притаившейся опасности.

— К какой роте мы прикомандированы? — спросил Григорий парня.

— Забыл, — ответил тот тихо.

Григорий не мог вспомнить, какой номер назвал санитар, когда они еще шли по дороге и не вышли в лес. Наплевать! — успокоил он сам себя. — Буду выносить тех, кого ранят, и все… Какие тут еще роты! Всего то наступает 300-400 человек, а они называют это полком!

— Давай договоримся, в случае чего, друг друга не бросать, — услышал Григорий над ухом упавший голос.

Широкое лицо парня было совсем близко; в глазах больше безнадежной тоски, чем страха.

— Ладно, — согласился Григорий, начиная чувствовать близость к своему случайному товарищу.

Дойдя до того места, откуда их увел санитар к подводам, Григорий осмотрелся. Впереди лежало несколько белых фигур, зарывшихся в снег. Григорий подошел ближе. Фигуры лежали неподвижно, вытянув ноги и положив голову на руки. Григорий прислушался и услышал ровный, тихий храп и посапывание.

— Спят черти, — прошептал парень, — давай и мы окопаемся.

Молча разрыли снег почти до твердой, покрытой льдом земли и легли в неглубокую яму.

Как они могут спать перед боем на 15-ти градусном морозе! — озноб пробежал по телу Григория. Оп поправил шлем и уткнул нос в рукав шинели. — А хорошо бы действительно заснуть, забыть про предстоящий бой, про мороз, про войну.

Плечо парня упиралось в плечо Григория и с этой стороны было не так холодно. Заснув на морозе, можно вообще замерзнуть, Григорий вспомнил, что почти у всех солдат, прибывших вместе с ним, нет телогреек, что на первом же переходе, после выгрузки из эшелона, замерзло сто человек. А может быть заснуть и замерзнуть легче, чем идти в бессмысленное наступление, напрягаться, испытывать животный страх, а потом быть убитым или изуродованным? Изуродованным! — Григорий согласился бы, чтобы его сейчас, немедленно ранили и он очутился бы в теплой комнате в мягкой постели. А где сейчас теплые комнаты в России? Везде холод, террор… Где Катя, что с ней, что она сейчас делает? Может быть, она молится за меня. Господи, помоги пережить всё это!

Где-то сбоку раздался четкий хруст снега. Григорий поднял голову. Высокая фигура в белом саване, на шее автомат. Шаг широкий. Время от времени останавливается и дает лежащим в снегу какие-то приказания. Вот она подошла совсем близко, слышен голос тугой, грубый. Приказ и ругань кощунственная, отвратительная. Перед смертью они тоже вспоминают Бога, но как! — думает Григорий.