Звездный скиталец - Николай Гацунаев

- Почему ты молчишь?

Она пожала плечами.

- Я был с тобой груб. Прости.

Она промолчала.

- Ну хорошо, я не стану допытываться, кто этот субъект и откуда ты его знаешь. Но так не может продолжаться, пойми!

- А разве можно что-то изменить?

- Да, черт возьми! Можно! Нужно изменить!

- Ты уверен?

- Я ни в чем не уверен. Но я делаю все, что могу.

- Ты хочешь вернуться?

- Туда, откуда мы прибыли, - нет!

- Тогда куда? Объясни.

- Ладно.

Он помолчал, собираясь с мыслями, глядя на проплывающие мимо темные силуэты тутовых деревьев.

- Я хочу изменить ту реальность.

- Вот как?

- Да, вот так.

- Думаешь, тебе это удастся?

- Надеюсь.

- Каким же образом?

- Это долго объяснять, Эльсинора.

- Говори. Я попытаюсь понять.

- Ну, хорошо. Представь себе на минуту, что эволюция человечества - это река.

- Представила.

- Не перебивай. Она образуется из родников, ручьев, малых речушек. Делится на протоки. Меняет русло.

- Ты хочешь построить плотину?

- Нет. Остановить эволюцию нельзя. Повлиять на нее - другое дело.

- И тогда...

- И тогда вместо плесов будет мелководье. Вместо илистых заводей - бурливые перекаты, вместо зарастающих ряской затонов - голубые озера проточной воды. Представь себе, что Александр так и остался пасти коз в своей нищей Македонии. Бонапарт не родился на свет. Шикльгрубер ударился в коммерцию. Джордж Вашингтон стал править Соломоновыми островами. Альберт Эйнштейн не открыл теорию относительности.

- Это трудно представать. И что это за странный ряд?

- Согласен.

- С кого же ты начнешь? С Архимеда? Или с Нерона?

- Напрасно смеешься. Сегодня мы пустили узкоколейку длиной каких-то полтора десятка верст...

- ...и твое имя благодарные потомки золотом впишут в анналы истории!

- Никуда они его не впишут. Уже в двадцатом веке от дороги ни одной шпалы не останется.

- Зато?

- Зато строительство железной дороги через Устюрт, которое должно начаться в 1890 году, будет отсрочено на 80 лет.

- Ого!

- Не надо иронизировать. Лучше послушай дальше. В 1727 году здесь, в Хиве, должно было вспыхнуть восстание рабов.

- И ты его предотвратил.

- Нет. Но начнется оно в 1728 году, и я сделаю все, чтобы рабы победили.

- Ты сошел с ума! Какое тебе дело до чужой истории?

- История не может быть чужой, Эльсинора. Все. что происходит на земле, так или иначе касается всех нас.

- Допустим. Предположим даже, твои рабы победят, Ты-то чего добьешься?

- Во-первых, рабы вовсе не мои, а хивинского хана.

- Какая разница?

- Никакой. Если мятежники победят, они захватят власть.

- И посадят на престол нового хана по имени Эрнст. Хотела бы я услышать, как они будут произносить это имя.

- Вовсе не обязательно, - неуверенно возразил Симмонс. Не так уж и далеко до Парижской Коммуны. Каких-то полтораста лет, даже меньше.

Эльсинора покачала головой.

- Ты наивный ребенок, Эрнст. Там были совсем другне условия. И все-таки даже полтораста лет спустя Парижская Коммуна просуществовала всего семьдесят два дня. И кончилась белым террором.

Она замолчала. Молчал и Симмонс, машинально подергивая поводья. И только уже въезжая в Ново-Ургенч, упрямо мотнул головой:

- Может быть, ты и права. Ну и пусть. Я все равно такую бучу заварю - чертям тошно станет! Хоть что-нибудь, да изменится.

- Эрнст!

- Да?

- Кто такая Люси?

- Люси? - удивился он.

- Ты назвал меня этим именем. Там, на пристани. Наверное, ты оговорился?

- А ведь верно! - он озадаченно потер переносицу.

- Не притворяйся, Эрнст. Мне решительно все равно, кто эта женщина.

- Какая к дьяволу женщина?! - взвился он. - Нет у меня знакомых с таким именем! И никогда не было!

Она продолжала испытующе глядеть на него.

- Ты что - не веришь мне, да? Ревнуешь?

- Верю. - Второе она предпочла пропустить мимо ушей. Можешь называть меня Люси, если тебе так хочется. Ничего не имею против. Кстати, как это имя звучит полностью?

- Не подловишь! - улыбнулся он и погрозил пальцем. - Для меня оно звучит Эльсинора.

Два дня отношения между супругами оставались натянутыми, на третий состоялось примирение. Покончив свои дела на хлопкозаводе, Симмонс заехал за ней на фаэтоне. Они вместе отправились в Офицерское собрание на банкет в честь высокого гостя, прибывшего в Ново-Ургенч из Ташкента.

Дам на банкете было немного, и наибольшим успехом пользовалась, конечно же, Эльсинора. Офицеры наперебой приглашали ее танцевать и даже приезжее начальство, несмотря на тучное брюшко и солидный возраст, соблаговолило сплясать с нею мазурку.

Возвратились они в начале двенадцатого возбужденные от выпитого шампанского, усталые, но довольные. Всю дорогу домой Эльсинора пыталась говорить с мужем по-русски, и он от души смеялся над ее произношением и нерусской манерой строить фразы. Она притворно обижалась, но тотчас снова начинала болтать, и ее веселый смех звонко рассыпался по пустынной, озаренной лунным сиянием улице.

Возле их апартаментов Симмонс выключил силовое поле, отпер ключом дверь.

Первое, что его насторожило, был свет. Люстра в форме причудливо изогнутой морской раковины матово светилась под потолком, хотя он хорошо помнил, что, уходя, выключил ее. В комнате остро пахло дезодорантом. Симмонс вопросительно взглянул на супругу. Та недоуменно развела руками и улыбнулась.

- Ты чувствуешь запах? - резко спросил он.

- Да. - Она все еще улыбалась.

- Откуда он?

- Откуда же мне знать? - пожала она плечами.

- Значит, не знаешь? - От хорошего настроения не осталось и следа.

- Конечно. - В ее глазах заплясали тревожные огоньки. Ведь мы ушли вместе.

- Допустим. - Возразить было нечего, он понимал это, но демон ревности бушевал в нем уже вовсю. - Допустим.

Он шагнул в подсобную комнату, где хранился баллой с дезодорантом. Баллон был на месте.

- Так... - Он пробежал по комнате налитыми кровью глазами, сам не зная, что ищет. Внезапно взгляд его остановился на стерилизаторе. Боковая панель бака была откинута, и на ней вперемешку лежали аккуратно выстиранный мужской халат из полосатого атласа, штаны и рубаха из плотной домотканной бязи, платье и нижнее белье Эльсиноры.

Не помня себя от ярости, Симмонс схватил одежду и швырнул в лицо Эльсиноре.

- Откуда это взялось, ты тоже, конечно, не знаешь?

Невыносимо было видеть, как она, опустившись на колени, растерянно перебирала еще не успевшие просохнуть вещи, потом подняла испуганное лицо и умоляющим жестом протянула к нему руки.

- Я ничегошеньки не понимаю, Эрнст. Поверь.

- Оставь! - крикнул он. - Довольно лжи! Уж лучше молчи!

Трясущимися пальцами он достал сигарету, закурил и сел в кресло возле стола. Проклятый немец был прав: прошлое не возвращается. А все, что связано с Эльсинорой, теперь уже далеко в прошлом. Симмонс загасил недокуренную сигарету и выдвинул ящичек стола. На зеленом бархате покоились как две капли воды похожие друг на друга времятроны-луковицы. Симмонс положил один из них на ладонь, установил диск на деление, соответствующее 1727 году. Эльсинора была где-то позади, где-то совсем рядом, он слышал ее прерывистое дыхание, но она для него уже не существовала.