Белые одежды. Не хлебом единым - Владимир Дмитриевич Дудинцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он шел теперь в прокуратуру, обдумывая вопросы, которые нужно было задать Лопаткину.
Дмитрий Алексеевич сидел в полутемном пустом коридоре, чувствуя во всем теле щекочущую слабость, и вытирал иногда сухой подбородок и щеку, как будто на них еще остались слезы Нади. Расставание с нею было очень тяжелым.
Раздались шаги. В конце коридора показался молодой военный с бледным лицом и вьющимися усами. Он пристально посмотрел на Дмитрия Алексеевича и, пока неторопливо шел по коридору, не сводил с него темных, изучающих глаз.
— Лопаткин? — учтиво спросил он, отпирая ключом дверь в комнате номер семь, против которой сидел Дмитрий Алексеевич. — Ничего, сидите, я вас позову, — добавил он, видя, что Лопаткин встал.
Дверь была закрыта минут двадцать, потом следователь выглянул и так же учтиво пригласил Дмитрия Алексеевича. Сам он сел за свой стол и белыми с голубизной, поповскими пальцами начал перелистывать пухлое дело страниц на четыреста. «Мое дело! О чем же это?» — растерянно подумал Дмитрий Алексеевич. Он не знал того, что Абросимов специально для этого эффекта положил на стол старое и запутанное хозяйственное дело — уловка, придуманная следователями, наверно, еще лет двести назад.
— Ну хорошо. Давайте знакомиться, — сказал вдруг следователь, отодвинув папку и кладя перед собой бланк с надписью: «Протокол допроса». Он неторопливо вписал в протокол фамилию, имя, отчество, возраст Дмитрия Алексеевича и официальные подробности его жизни. Предупредил его об ответственности за дачу ложных показаний, дал ему расписаться, затем написал в протоколе: «По существу дела мне известно следующее» — и положил ручку.
— Расскажите-ка мне по порядку все, что касается вашего изобретения.
— Курить можно? — спросил Дмитрий Алексеевич и, не успев получить разрешения, с треском зажег спичку и глубоко затянулся папиросой. Сделав в молчании несколько затяжек, вздохнув несколько раз, приспосабливаясь к своему новому положению подследственного, он начал обстоятельный рассказ с того момента, как он с экскурсией школьников пришел в литейную комбината в Музге. Обо всем этом он когда-то рассказывал Надежде Сергеевне — о дедовских приемах при литье труб, об автомобильном конвейере и о старичке Иване Зотыче.
Следователь слушал его минут сорок. За это время он нарисовал на листке бумаги женскую голову, затем пририсовал ей усы, очки и шляпу. Потом, перечеркнув свой рисунок, он поднял на Дмитрия Алексеевича внимательные глаза.
— Хорошо. Я понял вас. Теперь вот так же подробно начните с того времени, как вам дали секретное поручение…
У капитана Абросимова за несколько лет следственной работы выработалась своя, особенная манера допрашивать. Он вел допрос осторожно, без нажима, как загоняют голубей в голубятню. Дмитрий Алексеевич последовательно рассказал ему со всеми подробностями о своем знакомстве с новыми заказчиками, начиная с того момента, когда за ним приехала пепельно-серая «победа». Затем перешел к работе в проектной группе. Видя, что он не упоминает имени Надежды Сергеевны, Абросимов подумал: «Не пройдет», — и, мягко перебив его, попросил перечислить всех сотрудников группы. Дмитрий Алексеевич назвал всех и опять ничего не сказал о Надежде Сергеевне.
— Вы забыли еще одну сотрудницу — Дроздову, — спокойно напомнил ему капитан.
— Она не состоит в штате, — возразил Дмитрий Алексеевич.
Наступила пауза. Следователь, скрипя пером, писал. Потом он посмотрел на окно, закурил и сквозь дым, словно издалека, взглянул на Дмитрия Алексеевича.
— Говорите, не в штате? — Он словно бы очнулся. — А какое она имеет к вам отношение? Почему она ходит к вам? Она имеет допуск?
— Она мой соавтор.
— Ах вот как! Она что — специалист? Труболитейщик?
— Нет, она учительница географии… Мы с нею давно знакомы, и она постепенно вошла в курс. Сейчас она во многом разбирается. Она мне подала идею отливки центробежным способом двухслойных труб.
— Не знаете, она замужем?
— Да, она была женой начальника технического управления. Не знаю, как у них сейчас. По-моему, они разошлись.
— А у вас на какой почве знакомство?
— Мне кажется, что она ко мне немного… неравнодушна.
— А как вы к ней относитесь?
— У меня к ней сложные чувства. Иногда мне кажется, что и я… Например, сегодня, когда мы прощались.
— Так… — Абросимов окутался голубым облаком дыма и, нажимая подбородком на руку с папиросой, спросил между прочим и весь напрягся: — У вас с нею не было половой связи? Извините, в нашей работе приходится иногда прикасаться…
Дмитрий Алексеевич затянулся папиросой, помолчал и сухо ответил:
— Нет.
И Абросимов, склонив голову набок, заскрипел пером. «Что ему нужно?» — подумал Дмитрий Алексеевич.
В эту минуту открылась дверь, и в кабинет, держа руку в кармане, степенно вошел пожилой, добродушный майор с желтоватым, водянистым лицом — начальник Абросимова. Он любил лично принять участие в допросе и всегда путал карты капитану — вспугивал его голубей. Вот и сейчас он подошел к Абросимову и через его плечо стал читать протокол допроса.
— Темнишь, Лопаткин, темнишь, — сказал он, выходя из-за стола.
Абросимов побледнел и двинул ноздрями. Дмитрий Алексеевич сощурился, посмотрел на майора с холодным любопытством и ничего не сказал.
— Да, — сказал майор и прошелся по кабинету. — Не годится, Лопаткин, государственную тайну разглашать. Враг только и ждет, чтобы такие вот… Которые свои личные интересы ставят превыше государства.
«Вот оно что-о-о!» — подумал Дмитрий Алексеевич.
— Но ведь она же соавтор! — закричал он.
— Брось ты, Лопаткин, вола вертеть, — сказал майор. — Небось щупача ей каждый день устраивал. Порисуешь часок-другой — и щупача! Давай, Абросимов, нечего церемониться с ними. А то они тебе наговорят здесь…
Когда он ушел, Абросимов некоторое время помолчал, как бы приходя в себя. Потом посмотрел на Дмитрия Алексеевича:
— Вы были предупреждены о том, что работа ваша секретная?
— Был. Но я считаю, что авторы в силу своего положения не могут не знать того, над чем они работают.
— Опять авторы. Значит, вы настаиваете на том, что Дроздова является вашим соавтором?
— Совершенно верно! — подтвердил Дмитрий Алексеевич.
— …И что между вами не было физической близости…
— Нет, не было, — солгал Дмитрий Алексеевич.
Если в первый раз он скрыл правду, чтобы защитить Надежду Сергеевну, то сейчас он уже защищал себя. «Сказать „да“ — значит нужно к этому короткому звуку присоединить еще трехчасовой анализ наших отношений, — думал он. — А капитану требуется только этот, короткий звук „да“, „нет“. Пусть будет лучше „нет“».
Между тем капитан закончил протокол и,
