Записки опального директора - Натан Гимельфарб

Посылки отправлялись не только в Белоруссию, но и в другие места нашим родным, близким и друзьям. В основном же они были адресованы Иринке и внукам в Минск.

Как писала нам Алёнка, получение каждой посылки было для них праздником и они ждали их с нетерпением. Андрюшке очень нравились концентраты вермишелевых супов. Он научился сам их готовить и умудрялся из одной пачки варить полный обед из двух блюд: вермишель с бульоном на первое, а без бульона на второе. Алёнке по душе было ореховое масло (пинат-батер), а Иринка отдавала предпочтение чаю и кофе. Сладости и конфеты делились между детьми, а игрушки шли Андрюшке.

Одежде и обуви больше всех радовалась Алёнка. Она была уже студенткой университета и ей, конечно, нужно было одеваться по моде. Раньше в письмах Наташке она жаловалась, что на неё всегда не хватало денег и ей уже не помнится, когда последний раз мама покупала для неё колготки или туфли. Теперь она хвасталась, что полностью одета из бабушкиных посылок и выглядит ничуть не хуже других девушек на их курсе.

Десятки посылок, отправленных в Минск, очень помогли им в то трудное время. Когда в одном из телефонных разговоров Анечка как-то спросила Иринку не лучше ли деньги, затраченные на отправку вещей и продуктов ( каждый паунд веса стоил около полутора долларов, без учёта стоимости купленных товаров), отправлять им ежемесячно в качестве добавки к их зарплате, она, не задумываясь, ответила, что лучше всё оставить без изменений, так как доллары они будут откладывать на чёрный день, а содержимым посылок воспользуются сразу.

Часто прибывали письма от Бори - старшего брата Анечки. Ему, как и его жене Люсе, было уже за семьдесят, но они продолжали трудиться, чтобы как-то помогать детям. Светочка и Аллочка давно вышли замуж, закончили мединститут и работали врачами, но без помощи родителей обойтись не могли. Боря был не только родственником, но и большим другом нашей семьи, добрым и отзывчивым человеком, незаменимым советчиком во всех делах, мудрым наставником. Каждая встреча с ним была для нас всегда праздником. Прощаясь, перед нашим отъездом, Борька говорил, что всю жизнь мечтал жить рядом с нами и был бы счастлив, если бы возникла такая возможность в Америке. Семья его младшей дочери раньше нас покинула страну и

жила в Германии. Их отъезд прибавил тревог родителям, от чего они как-то быстро состарились и стали ещё более одинокими.

Грустными были Борины письма из любимой Одессы. Его нежная привязанность к своему городу всегда вызывала моё восхищение. Теперь он с болью рассказывал о происходящих там изменениях с приходом новой администрации. Жизнь стала трудной и опасной. Как и везде, в “незалежной” Украине дорожали продукты и росла преступность, но не это было для него главным. Одесса теряла свой неповторимый колорит, свою былую прелесть. Не стало больше той жемчужины у моря, воспетой талантом Пушкина и Куприна, Катаева и Олеши, Паустовского и Жванецкого, что была когда-то кузницей талантов и гордостью страны. Она лишилась главной своей достопримечательности - коренных одесситов, значительная часть которых навсегда покинула страну. Людей стало не меньше. Нет, наверное, их теперь даже стало больше, но это уже были не те люди. И говорили они не на привычном языке, что был не русским, не украинским, не еврейским, а именно... одесским. Теперь в моде был только украинский, на котором здесь раньше мало кто говорил. Одесса стала другой.

Из Ленинграда приходили письма от Фанечки - дочери незабвенной тёти Фримы, оставшейся в моей памяти, как добрый ангел, ещё из нашего сиротского детства. Невесёлыми были и эти письма. Беды, постигшие страну, не обошли и Санкт-Петербург (так теперь называли этот город). Колыбель революции, как и всю страну, потрясла инфляция, коррупция и многократно возросшие цены на товары и услуги.

Фаина Исааковна уже давно разменяла восьмой десяток, но была вынуждена работать из-за мизерной пенсии, которой не хватало даже на питание.

Все наши родственники всю жизнь были неутомимыми тружениками. Несмотря на беззаветное служение Родине, они так и не разбогатели и еле-еле сводили концы с концами, зарабатывая на скромную жизнь себе и своим детям. Им не довелось сделать большой карьеры в старое советское время. Не научились они также воровать и спекулировать, без чего тогда нельзя было и думать о зажиточной жизни. Не стали заниматься этим и сейчас, когда жить на зарплату стало совсем невозможно и богатеют только дельцы, жулики и проходимцы.

Зная своих родственников, оставшихся ТАМ, мы советовали им как можно скорее покинуть страну, идущую в никуда и ставшую на путь произвола и

разграбления народного добра. Особенно настойчиво навязывали мы эту мысль моей Полечке и Иринке.

Полечке потому, что её муж Володя был горячим патриотом своей страны и наотрез отказывался её покинуть. Иринка же и мысли не допускала о жизни за пределами родной Белоруссии и до самого нашего отъезда даже обсуждать эту тему отказывалась. Они считали, что им с их русскими фамилиями, как и их детям, антисемитизм и дискриминация не угрожают и верили в светлое будущее на постсоветской Родине.

Мы же не сомневались в том, что им непременно следует уехать и как можно скорее, пока оттуда ещё выпускают, а здесь принимают. Их оптимизм относительно ожидаемой счастливой жизни во вновь образованных независимых государствах вызывал удивление. Для таких надежд не было никаких оснований. Всё шло к тому, что там может стать только хуже.

Жизнь, к сожалению, вскоре подтвердила наши худшие ожидания. Патриотизм Иринки вскоре приутих и её отношение к отъезду постепенно стало меняться. Со временем она даже стала проявлять беспокойство возможными изменениями в американской иммиграционной политике в части ограничения приёма беженцев из бывшего СССР. Ей вдруг почудилось, что когда наступит их черёд, выезд непременно запретят.

Нельзя сказать, что для таких опасений вовсе не было никаких оснований. Все республики СНГ заявили о демократических преобразованиях и равенстве народов и религий. Повсеместно вновь открывались еврейские школы и синагоги, появились газеты на идиш, создавались национальные театры и концертные бригады. В этих условиях действительно могло показаться, что никакой дискриминации больше нет и поэтому евреям теперь незачем куда-то бежать.

На самом же деле антисемитизм на необъятных просторах нашей бывшей родины не приутих. Несколько изменились его формы, что было известно правительству и конгрессу США, которые ещё не решались менять действовавшие тогда законы о приёме беженцев. Это было сделано позднее и моих внуков уже не коснулось.