Под куполом - Стивен Кинг

«Он ушел из дома. Кормит коров, вот и все».

Но разве он не выключил бы телевизор, чтобы экономить электричество? Газовый баллон у них стоял большой, однако же, и он не вечный.

— Папа?

Так и нет ответа. Олли подошел к окну и посмотрел на коровник. И там никого. Тревога его нарастала, он прошел по коридору в заднюю половину дома, в комнату родителей, собираясь с духом, чтобы постучать в двери, однако в этом не было нужды. Двери были распахнуты настежь. Большая двуспальная кровать стояла неубранной (отцовские глаза были устроены так, что переставали замечать беспорядок, как только он выходил из коровника), но пустой. Олли уже чуть ли не отвернулся, и вдруг заметил что-то, что его напугало. Свадебный портрет Алдена и Шелли висел здесь, на стене, сколько себя помнил Олли. Теперь его там не было, лишь светлый прямоугольник обоев остался на том месте, где он висел.

«Ничего страшного в этом нет».

Но было же.

Олли прошел по коридору дальше. Там были еще одни двери, и они, которые еще в прошлом году стояли всегда приоткрытые, теперь были закрыты. К ним было прикреплено что-то желтое. Записка. Еще до того, как достаточно приблизиться, чтобы ее прочитать, Олли узнал родительский почерк. А как же иначе; много записок, написанных этими извилистыми прописными буквами, ждало его и Рори, когда они возвращались домой со школы, и все те записки заканчивались одинаково.

«Подмести в коровнике, и тогда уже играть. Прополоть помидоры, и тогда уже играть. Снять белье, которое мать выстирала, и не вывалять в пыли. И тогда уже играть».

«Игры закончились», — подумал Олли понуро.

А потом надежда проблеснула в его мозгу: может, он смотрит сон? Почему бы и нет? После гибели брата от рикошета и самоубийства матери разве не могло ему присниться, словно он проснулся в пустом доме?

Снова замычала корова, и даже это ее мычание прозвучало, словно во сне.

Комната, на дверях которой была прилеплена записка, принадлежала дедушке Тому. Страдая застойной сердечной недостаточностью, он переехал жить к ним, когда уже совсем не мог обслуживать себя сам. Какое-то время он еще мог доковылять до кухни, чтобы пообедать вместе со всей семьей, но под конец уже не оставлял кровати, сначала с пластиковой трубкой, прищепленной в носу — она называлась персипатор, или как-то так, — а потом уже большей частью с пластиковой маской на все лицо. Рори как-то сказал, что деда похож на самого старого в мире астронавта, и мама тогда хлопнула ему по щеке.

Под конец они все поочередно меняли ему кислородные баллоны, а однажды мама нашла его мертвым, на полу, словно он старался встать с кровати и от того умер. Она закричала, выкрикивая Алдена, тот пришел, посмотрел, послушал грудь старого, а затем отключил подачу кислорода. Шелли Динсмор начала плакать. С того времени эта комната почти всегда стояла закрытой.

«Извини, — было написано на прилепленной к дверям бумажке. — Олли, иди в город. Морганы или Дентоны или преп. Либби тебя примут».

Олли долго смотрел на записку, а потом повернул щеколду словно чужой, не своей рукой, надеясь, что там не будет месива.

Ничего такого не было. Отец лежал на дедушкиной кровати со сложенными на груди руками. Волосы у него были зачесаны так, как он их по обыкновению причесывал, перед тем как поехать в город. В пальцах он держал свадебную фотографию. Один из дедушкиных баллонов с кислородом все еще стоял в углу; отец повесил на его вентиль свою кепку «Рэд Сокс», ту, на которой еще была надпись «ЧЕМПИОНЫ МИРОВОЙ СЕРИИ».

Олли потряс отца за плечо. Он услышал запах алкоголя, и на несколько секунд надежда (штука всегда упрямая, иногда сумасбродная) вновь ожила у него в душе. Может, он просто пьяный.

— Папа? Папочка? Просыпайся!

Олли не чувствовал у себя на щеке его дыхания, а теперь еще и заметил, что отцовские глаза не полностью закрыты; тоненькие полумесяцы его белков сквозили между верхними и нижними веками. Стоял запах того, что мать Олли называла одеко-ссаками.

Отец причесался, но, когда умирал, он, как и его покойная жена, обмочился. Олли подумал, не могло бы остановить его знание, что такое может случиться.

Он медленно пошел на попятную от кровати. Ему бы хотелось вновь ощутить, словно он проснулся от кошмарного сна, но хрена. Перед ним была кошмарная действительность, а это та штука, от которой невозможно проснуться. У него свело судорогой желудок, и колонна мерзкой жидкости поднялась ему в горло. Он побежал в ванную комнату, где его встретил какой-то сумасшедший с горящими глазами. Он не успел закричать, потому что узнал себя в зеркале над рукомойником.

Ухватившись за дедушкины калеч-поручни, как они с Рори их когда-то прозвали, он упал на колени перед унитазом и вырвал. Когда все из него вышло, он смыл (благодарить генер и добротный глубокий колодец, он хотя бы смывать мог), прикрыл унитаз крышкой и сел на него, его трясло. Рядом, в раковине, лежало два лепестка из-под таблеток дедушки Тома и бутылка «Джек Дениэлс». Все пустые. Олли взял один из дедушкиных лепестков. Прочитал название: ПЕРКОЦЕТ. Другой даже трогать не стал.

— Теперь я остался сам, — произнес он.

«Морганы или Дентоны или преподобная Либби тебя примут».

Но он не хотел в приймы — это ему напоминало слово схватки, которое он когда-то слышал в разговоре матери с отцом по какому-то другому, однако явным образом неприятному поводу. Иногда он ненавидел эту ферму, но все равно любил ее всегда больше. Он ей принадлежал. Ферма с ее коровами и дровами его держала. Они были его, а он их. Он это знал так же, как знал, что Рори уедет прочь и сделает блестящую карьеру, сначала в колледже, а потом в каком-нибудь городе далеко отсюда, где он будет ходить в театры и в галереи и все такое другое. Его меньший брат был достаточно умен, чтобы сотворить из себя что-то в большом мире; а сам Олли был достаточно умен, чтобы не просрочивать уплату процентов по банковским кредитам и кредитным карточкам, но не более того.

Он решил пойти накормить коров. Он даст им двойные порции мешанины, если они будут есть. Может, даже найдется пара таких, что захотят, чтобы их подоили. Если так, он сможет немного пососать прямо с дойки, как делал это когда-то маленьким.

После этого он пойдет в большое поле, зайдет по возможности дальше и будет бросать камни в Купол, пока не начнут подходить люди на свидание со своими родственниками. Твое дело, сказал бы его отец. Но не было ни одного человека, которого Олли хотел бы видеть, наверное, кроме рядового Эймса из Южной Каролины. Он понимал, что могут приехать Тетка Луиза и дядя Скутер — они жили неподалеку, в Нью-Глостере, — но что он им скажет, если они приедут? «Эй, дядя, они все умерли, остался только я, благодарю, что посетили»?