Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых - Василий Звягинцев

Расшифровку результатов и перевод их в доступную неспециалисту форму он закончил только к обеду следующего дня, когда господа испытуемые уже выспались на новом месте, позавтракали в офицерской столовой и теперь просто убивали время, выискивая значащую информацию в дальновизионных новостях и прорабатывая на картах варианты действия противника и необходимые со стороны центрального правительства контрмеры. Удивляясь, конечно, по поводу «острой необходимости» сначала тащить их сюда на ночь глядя, а потом предоставить самим себе, ничего не сообщая и ничего не предлагая.

— Так, значит, ты считаешь, что в основном контингент штатному расписанию соответствует? — задумчиво тянул Чекменев, рассеянно перебирая тщательно распечатанные листы заключения.

— Исходя из заранее согласованных параметров — безусловно. На девяносто процентов я уверен, что никто из прошедших «диспансеризацию» на сторону врага не перебежит, государственными секретами торговать не собирается, в случае попытки перевербовки немедленно сообщит о данном факте по команде и будет действовать в соответствии с полученными инструкциями…

— Ну, ты уж до такой степени не утрируй, — усмехнулся Игорь Викторович. — Это я и без тебя знал. И год, и два назад. Что–нибудь посущественнее выяснил?

— Так точно. Вот, касательно номеров четыре, семь и тринадцать (офицеры проходили обследование как бы инкогнито, операторы не знали ни их имен, ни должностей, а самому Максиму уточнять, кто да что, было недосуг) у меня есть личное мнение, что здесь желательнее было бы несколько пересмотреть предварительные рекомендации. Седьмой, например, гораздо больше подошел бы для исключительно аналитической работы, что–то связанное с непосредственным руководством операциями в режиме реального времени я бы ему не поручал, а тринадцатый, наоборот, хотя и специализируется на штабной работе, но внутренне ею тяготится, попади он на командную должность, мог бы раскрыться гораздо ярче. Но это, повторяю, чисто мое теоретическое мнение. Решать — вам. Особенно если вы этих людей знаете конкретно.

Чекменев кивнул, по–прежнему не отразив на лице отношения к словам доктора.

— А четвертый? Ты с него начал.

— Тут мне непонятно одно. Мотивация этого человека. Все, на первый взгляд, совершенно нормально, способности и возможности соответствуют по всем осям, но он как бы сам себе не отдает отчета, для чего ему это вообще надо. Мне кажется, с тем же успехом мог бы заняться торговлей подержанными автомобилями… За компанию разве, чтоб от товарищей не отстать, к раздаче успеть. Но в остальном…

— Спасибо, Максим Николаевич, за четко и в срок проделанную работу. Будем считать, что лично ты и в чине, и в должности уже утвержден.

— А, собственно, в какой?

— Я разве раньше не сказал? — почти искренне удивился генерал. — Начальник отдела спецконтроля. В самом широком смысле этого слова. Мы с Неверовым этот вопрос еще летом обсуждали, что нужен нам такой отдел. Если бы Сергей с Вадимом нашлись… У вас это хорошо получалось. А так пока мои приказы слушать будешь. Сотрудники у тебя есть, помещение есть. Работайте. Если чего не хватает, заявку пиши. И Маштакова я тоже в твое заведование передам, все равно его идеи никто не понимает, а у тебя вроде с ним складывалось…

— Один частного порядка вопрос задать можно?

— Ну?

Бубнов решил, что раз уж он стоял у истоков «вербовки», а точнее — добровольного перехода на нашу сторону государственного прокурора, то имеет право поинтересоваться, тем более — вступив в должность, такое «любопытство» предполагающую.

— В каком качестве Василий Кириллович вчера на нашем собрании присутствовал и отчего он ко мне на обследование не явился?

— Вопрос в принципе уместный, я сам хотел по этому поводу с тобой поговорить, только позже. Ну, раз уж ты сам… Дело в том, что для господина Бельского желательно подготовить индивидуальную программу. В связи, так сказать, с общей необычностью вопроса. Дело в том, что он, некоторое время пообщавшись с Ляховым, получил представление о сути «верископа» и надеждах, нами на него возлагаемых. И вот, приняв решение о поддержке нашего дела, сам попросил его по полной программе обследовать…

— Забавно…

— Да и ничего забавного. Немолодой уже человек, попал в сложную нравственную и личную ситуацию. Или он предатель, или герой, или просто приспособленец, ради единственной дочки решивший пренебречь служебным долгом. Вот и попросил, чтобы мы ему все про него самого и объяснили. Ежели он на самом деле готов служить князю по убеждению, ибо на его стороне Русская Правда, значит, так тому и быть. А нет, если все в личные, пусть и подсознательные интересы упирается, так он просто напишет Генеральному прокурору прошение об отставке в связи с неподобающим состоянием здоровья. Поскольку чести своей пока не уронил и до сей поры служебного долга не нарушил, за исключением того, что со мной в переговоры вступил. Так это вполне в рамки исполнения обязанностей по должности укладывается.

Максим не скрыл своего удивления, более того — восхищения.

— Если все так и обстоит, Игорь Викторович, так тут, по–хорошему, и проверка никакая не нужна. Высочайших нравственных качеств государственный муж. Да и Вадим о нем очень хорошо отзывался.

— Вот этого мне рассказывать не надо. О господине Бельском я поболе твоего знаю. А программку все же подготовь. И сегодня к вечеру, максимум завтра, займись вопросом лично. Мне не в ангельских достоинствах прокурора надо убедиться, а в том, каким образом в возникающей реальности наилучшим образом его таланты использовать нужно. Генеральным прокурором России поставить, к примеру, Олег Константинович решит…

— Отчего ж и нет? — опять не сдержался Максим.

— Да оттого же и нет, — спокойно, как на лекции, ответствовал Чекменев, — что был в свое время прецедент. Нашелся один, похожий. И образование, и все такое, вдобавок личный, считай, друг. А возникла ситуация, когда не закон даже нарушить требовалось, а исходя из государственных интересов в пределах того же закона люфт использовать. Скажем, некое очень важное лицо было задержано на вполне безукоризненных основаниях. И подержать его под стражей можно было от трех до тридцати суток. Князю нашему требовалось хотя бы пятнадцать. А тот господин Коханник — фамилия такая у него была — ни в какую! Нехай, мол, говорит, рухнет мир, да восторжествует юстиция. И раз за трое суток я лично никаких оснований к продлению срока не усмотрел — освобождаю. Нет, мол, худшего зла, чем продержать человека в заключении даже и час лишний.

— И что?

— Выпустил, конечно. Князь к его позиции с полным пониманием отнесся, поскольку человек благородный. Только тот господин сам все понял и поехал вполне добровольно юридической кафедрой в Томском университете руководить. Каждому, что называется, свое. Так нам теперь второй господин Коханник и на хрен не нужен. Есть у изобретателей и технологов такой принцип — «Пусть упадет». То есть если в проектируемой конструкции есть высоко размещенная деталь, которая способна в тех или иных условиях сорваться вниз и наделать бед, сразу найди ей место как можно ближе к земле. Уловил?

— Так точно, господин генерал.

— Тогда не смею задерживать. Делай что сказано.

Максим вышел из кабинета без обиды, но с ощущением, что ему предстоит учиться, учиться и учиться. Несмотря на головокружительную карьеру. Погоны и должность отнюдь не способны сами по себе дать того, что приходит с опытом. Пусть даже этот опыт с интеллигентской точки зрения выглядит несколько гнусно. Так никто же и не настаивает, тут же сообразил доктор. Кроме Томского университета на российских просторах можно найти не одну тысячу земских больниц или войсковых лазаретов, где его примут с распростертыми объятиями.

Не зря поется в песне: «Думайте сами, решайте сами, иметь или не иметь».

Глава 19

После получения заключения о профессиональной пригодности «пересветов», которых Чекменев и князь давно уже рассматривали как собственный «теневой Генштаб», им наконец–то была предоставлена полная воля.

В пределах одного из пунктов стратегического плана, который (пусть кто хочет — посмеется!) Игорь Викторович вынашивал с шестнадцатилетнего возраста. Сначала — в стиле обычных юношеских мечтаний, когда, сидя в библиотеке кадетского корпуса, долгими зимними вечерами листаешь пожелтевшие страницы книг и газет начала века. Того еще, двадцатого.

Моментами, от переполняющих эмоций, выбегаешь в курилку, торопливо затягиваешься дешевой (на дорогие средств не хватало) папироской, снова возвращаешься и опять читаешь, и страдаешь, понимая, как бы следовало поступить неглупым, власть имеющим людям и в девятьсот третьем, и тринадцатом, и семнадцатом годах.