История России. Век XX - Вадим Валерианович Кожинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но важнее всего другое. По сути дела, абсолютное большинство заключенных послевоенных лет предстает в статье Ивановой как абсолютно безвинные жертвы «массового беззакония», «преступного нарушения прав человека» и т. п., к тому же само их количество, по ее определению, – «чудовищное по масштабам» (хотя, как уже сказано, количество осужденных в 1985 году при Горбачеве было почти таким же, как в 1947-м при Сталине…). И вообще сами лагеря существовали в 1946–1953 годах для того, чтобы, по словам Ивановой, «уничтожать» в стране «инакомыслие и вольнодумство». Правда, в одной уже цитированной беглой фразе она сообщает, что с 1947 года «главной фигурой ГУЛАГа» был не кто иной, как расхититель, но это сообщение, в сущности, полностью заглушается громогласными общими положениями о «массовом беззаконии», «преступном нарушении прав» и т. п.
Да, хищения карались нередко слишком жестоко, и это понятно: «революционная» беспощадность еще не была изжита{141}. Но жестокий закон о хищениях, принятый в 1947 году, был все же законом, последствия нарушения которого были доведены до сведения населения, и поэтому многие сотни тысяч осужденных расхитителей некорректно называть жертвами «преступного нарушения прав человека».
4) Но обратимся к политическим заключенным. Всего за семь лет (1946–1952) по политическим обвинениям были осуждены 490 714 человек, из которых 7697 (1,5 процента) получили (в 1946-м – начале 1947– го и в 1950 – 1952-м) смертные приговоры, 461 017 человек отправлены в заключение, остальные – в ссылку[830].
Цифры, конечно же, страшные{142}, но следует знать, что большинство этих людей были репрессированы за сотрудничество с врагом во время войны; характерно, что более 40 процентов из этого количества были осуждены за первые два года из семи (1946-й и 1947-й). Об этом (поскольку невозможно отрицать бесспорные факты) говорит в своей статье и Иванова, но говорит весьма «специфически»: «…в первые послевоенные годы наметилось явное ужесточение карательной политики, острие которой репрессивные органы направили в первую очередь против тех, кто по разным причинам общались или сотрудничали с неприятелем» (с. 217. Выделено мною. – В. К.).
Здесь особенно фальшиво слово «общались», ибо оно, в сущности, внушает, что за любое «общение с неприятелем» жестоко карают. Заведомая фальшь состоит в том, что ведь так или иначе «общались с неприятелем» десятки миллионов людей, оказавшихся на оккупированных территориях…
Но хуже всего то, что Иванова определяет репрессии в отношении сотрудничавших с неприятелем людей как «ужесточение карательной политики», присущее, мол, только нашей ужасной стране. Ведь она вроде бы не может не знать, что после войны и в европейских странах жестоко карали так называемых коллаборационистов (от франц. слова «сотрудничество»), хотя, если вдуматься, для этого на Западе было гораздо меньше оснований, чем в нашей стране. Так, например, во Франции были приговорены к смертной казни даже глава государства в 1940–1944 годах Петен{143} и премьер-министр в 1942—1944-м Лаваль, хотя ведь страна официально капитулировала 22 июня 1940 года и, в основном, вошла в Третий рейх.
Принципиально иное значение имело сотрудничество с врагом тех или иных людей в нашей стране, которая четыре года сражалась с этим врагом не на жизнь, а на смерть. Поэтому усматривать (как это делает Иванова) некое уникально бесчеловечное «ужесточение карательной политики» в том, что в нашей стране пособников врага отправляли в заключение, можно только с заведомо тенденциозной точки зрения, которая, по сути дела, продиктована стремлением в наибольшей степени очернить жизнь страны в те времена. Еще раз повторю: репрессии в отношении пособников врага в СССР были, если угодно, гораздо «законнее», чем подобные репрессии в той же Франции, которая ведь в целом покорилась в 1940 году новой европейской империи.
Нельзя отрицать, что репрессии в отношении пособников врага были в СССР нередко чрезмерно жестокими, но порожденная мировой войной жестокость имела место, как видим, вовсе не только в нашей стране, и попросту безнравственно применять пресловутый двойной счет (как поступают многие и «туземные», и зарубежные авторы), – счет, по которому то, что делается на Западе – как бы «нормально», а то, что у нас, – ничем не оправдываемая жестокость.
Как уже сказано, по политическим обвинениям были осуждены в 1946–1952 годах 490 тысяч человек, преобладающее большинство которых обвинялись в сотрудничестве с врагом; не исключено, что такое количество пособников врага (а даже Г. М. Иванова признала – хотя и в одной беглой фразе, – что политические репрессии были тогда на правлены «в первую очередь» против тех, кто «сотрудничал с неприятелем») представится слишком уж громадным.
Но, как ни прискорбно, одна только «численность воевавших на стороне гитлеровских войск национальных формирований из числа народов СССР была свыше 1 млн. человек» (по разным подсчетам – от 1,2 до 1,6 млн.)[831], притом именно непосредственно воевавших на стороне врага, а не просто «сотрудничавших» с ним. Так что большое количество репрессированных за сотрудничество с врагом вполне объяснимо…
Скрупулезный и истинно объективный исследователь ГУЛАГа В. Н. Земсков показал, что едва ли не большинство политических заключенных послевоенных лет принадлежали к тем народам, которые надолго оказались на оккупированной врагом территории страны (украинцы, прибалты, молдаване и др.)[832] и имели, так сказать, полную свободу сотрудничества с врагом…
Это не значит, что в те годы вообще не было иных политических репрессий (и ниже о них еще пойдет речь), но по сравнению с довоенным временем масштабы таких репрессий очень значительно сократились, а кроме того (о чем уже сказано), кардинально сократилось количество смертных приговоров. Притом значительная часть этих приговоров приходится на действительных преступников, перешедших на сторону врага в годы войны. Расследование их дел нередко затягивалось; так, например, не столь давно были опубликованы материалы дела двух агентов врага, П. И. Гаврина и Л. Я. Шиловой, которые были переброшены через линию фронта 5 сентября 1944 года, тут же арестованы, но приговорены к смертной казне только 1 февраля 1952 года, поскольку наша контрразведка стремилась выявить их связи с другими агентами[833]. И этого рода затянувшихся дел было много, так что из общего числа 1612 лиц, которым в 1952 году были вынесены смертные приговоры по политическим обвинениям, немалую долю составляли доподлинные враги.
* * *В связи с вышеизложенным нельзя не затронуть еще одну острую проблему – переселение («депортацию») на восток страны ряда народов, обвиненных в сотрудничестве с врагом, – начиная с издавна живших в России немцев, которые после 1917 года
