Сальватор - Александр Дюма

Любой другой на месте г-на Бревера, услышав подобные слова из уст графа, заподозрил бы неладное и стал бы держаться настороже. Однако г-н Бревер — да простят нам эту фразу, которая могла бы принадлежать Ла Палису, — был слишком доверчив, чтобы быть недоверчивым. Именно те, что более всего не доверяют правительствам, легче всего и попадаются на лицемерие тех, кто эти правительства представляет. Итак, пивовар стал внимательно слушать.

— Я не проситель, сударь, — продолжал граф. — Я не ищу ничьих голосов и не стану умолять вас проголосовать за меня, как, возможно, сделал или сделает мой противник, мнящий себя большим либералом, чем я. Нет, нет, я обращаюсь к общественному сознанию и ищу его одобрения. Я хочу, чтобы все отдавшие мне свой голос знали меня всесторонне. Человек, который должен представлять своих сограждан, обязан быть вне подозрений. Доверие должно быть взаимным между избирателями и избираемыми. Я принимаю мандат только с этим условием. И я признаю за вами право в следующую нашу встречу спросить у меня отчет о том, как я вас представлял. Простите, сударь, что я говорю с вами так; вы, даже, может быть, сочтете, что я позволил себе некоторую резкость, однако меня к тому вынуждает искренность.

— Я нисколько на вас за это не сержусь, сударь, — возразил пивовар, — я от этого далек. Продолжайте, прошу вас.

В эту минуту вошел Батист с подносом, на котором стояли чашка бульону, пирожок, бокал и бутылка бордо. Лакей поставил все это на стол.

— Садитесь, дорогой господин Бревер! — пригласил кандидат, направляясь к столу.

— Не обращайте на меня внимания, сударь, прошу вас, — отвечал избиратель.

— Вы позволите мне пообедать? — спросил граф и сел.

— Ешьте, умоляю вас, сударь.

— Извините за то, как я вас принимаю, дорогой господин Бревер. — Но я привык действовать без церемоний и питаю настоящий ужас ко всему, что отдает этикетом. Я обедаю, когда могу, просто и скромно. Себя не переделаешь: у меня вкусы простые. Мой дед был пахарем, и я этим горжусь.

— Мой — тоже, — просто ответил пивовар. — Я пятнадцать лет помогал ему на ферме.

— Это лишний повод для симпатии, дорогой господин Бревер, и я этим горд! Ведь благодаря этому два человека лучше могут понять друг друга, если с ранних лет они познали нищету, бедность. Мой обед слишком скромен, чтобы я предлагал вам его разделить. Однако если вы пожелаете принять…

— Тысячу раз вам благодарен, — смущенно перебил его пивовар. — Но неужели это весь ваш обед? — прибавил он удивленно и даже с некоторым испугом.

— Совершенно точно, дорогой господин Бревер! Да разве у нас есть время на еду? Разве люди, что по-настоящему любят отечество, заботятся о материальных интересах? И потом, повторяю, я ненавижу роскошный обед по многим причинам, но одну из них, я уверен, вы оцените: у меня сердце кровью обливается при мысли, что за один обед, без всякой нужды, без смысла, из чистого хвастовства, из предрассудка, тратится сумма, на которую можно было бы накормить двадцать семейств.

— Вы правы, сударь! — перебил его взволнованный избиратель.

— Я прошел школу лишений, сударь, — продолжал кандидат. — Я прибыл в Париж в сабо, но ничуть этого не стыжусь, наоборот! Я знаю, как относиться к страданиям трудящихся классов! Ах, если бы все, как я, знали цену деньгам, они не раз подумали бы, прежде чем облагать и без того тяжелыми поборами несчастных налогоплательщиков.

— Совершенно верно, сударь! Именно об этом я и хотел сказать… Мы друг друга понимаем: враждебность, с которой я отношусь к правительству, объясняется прежде всего чрезмерными, безумными расходами прислужников монархии.

— Что вы хотите этим сказать?

— В предпоследнюю сессию, сударь, вы были, уж позвольте мне сказать это теперь, когда мы понимаем друг друга, одним из самых горячих инициаторов новых налогов, которыми угрожали населению. Вся ваша система, а я внимательно ее изучил, была направлена на увеличение, а не на уменьшение бюджета. Вы видели спасение отечества в повышении окладов и обогащении чиновников, как было при императорском правительстве. Словом, вы пытались привязать к себе как можно больше отдельных людей на основе личной выгоды, тогда как следовало завоевать доверие всех на основе всеобщей любви.

— Выслушайте меня, дорогой господин Бревер, ведь вы не только порядочный, но и умный человек. Я буду с вами еще откровеннее, если только это возможно.

Другой человек на месте г-на Бревера насторожился бы еще больше, но пивовар, напротив, становился все доверчивее.

— Прошло почти два года с тех пор, как я защищал эту систему, дорогой господин Бревер. И я готов искренне признать свои ошибки. Но это единственное заблуждение, в котором я могу себя упрекнуть за всю мою жизнь. Чего же вы хотите! Я лишь начинал тогда политическую карьеру. Я был только солдатом, понятия не имеющим, что такое гражданские дела. До тех пор я жил в военных лагерях, за границей, на полях сражений. И потом, я имел дело с монархией, которая находилась в отчаянном положении и навязывала нам свою деспотическую волю. Что вам сказать? Меня подхватило течением, и я отдался его воле! Я уступил скорее из необходимости, чем по убеждению. Я знал, что система дурна, плачевна. Но чтобы сломать прежнюю систему, необходимо создать новое правительство.

— Это верно! — с убеждением произнес пивовар.

— К чему пытаться подновить старое судно? — оживленно продолжал г-н Рапт. — Пусть оно плывет себе, пусть потонет, мы же построим новый корабль. Это я и делаю втайне от всех! Я наблюдаю за тем, как старая прогнившая монархия тонет, и возвращаюсь к свободе, как блудный сын, испытывая, разумеется, стыд и раскаяние, но закаленный в борьбе, полный силы и отваги.

— Как хорошо, сударь! — взволновался до слез избиратель. — Если бы вы знали, какое счастье для меня вас слушать, какое удовольствие вы мне доставляете!

— Раньше, как вы говорите, — все больше оживлялся граф Рапт: он чувствовал, что пивовар склоняется на его сторону и необходимо окончательно его завоевать, — раньше я хотел сократить число служащих и увеличить заработную плату; сегодня же я, напротив, намерен снизить плату и расширить штат служащих. Чем больше будет заинтересованных в действиях правительства людей, тем больше правительство окажется вынужденным повиноваться требованиям всех или сдаться. Чем больше в машине винтиков, тем машина сильнее. Ведь если один винтик сломается, его заменит другой — таков закон математики. Значит, я хочу привлечь к себе людей не на основе личной выгоды, а на основе уважения, любви к ним. Вот чего я хочу, вот какова моя цель до той самой минуты, когда представится случай вернуть Франции то, что принадлежит всем людям: свободу, которой наделил нас Господь и которой нас лишают монархии.