Собрание сочинений. Том 3. Жак. Мопра. Орас - Жорж Санд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Орас ничего не ответил и возвратился со мной, задумчивый и опечаленный. У порога моего дома он поблагодарил меня за логичный и разумный совет, как он выразился, и простился со мной, так и не сказав, что же он надумал. Я уезжал на следующее утро.
Меня беспокоило странное поведение Ораса, и, боясь, как бы он не пришел к какому-нибудь опрометчивому решению, я вечером отправился к нему, но не застал его дома. Господин Шеньяр весьма любезно уведомил меня:
— Господин Дюмонте час назад уехал в провинцию, он получил письмо от родителей: его матушка при смерти. Бедный юноша потрясен. Он оставил мне в залог половину своих вещей. Он, конечно, через несколько дней вернется.
Я поднялся к Ларавиньеру.
— Вы не видели Ораса? — спросил я.
— Нет, — ответил он, — но Луве видел, как он садился в дилижанс с таким веселым видом, словно отправлялся получать наследство после богатого дядюшки, а не хоронить любимую мать.
— Право же, вы слишком плохого мнения об Орасе! — воскликнул я. — Вы несправедливы к нему. Орас — прекрасный сын, он обожает свою мать.
— Обожает! — возразил Жан, пожимая плечами. — Да его матушка так же больна, как мы с вами.
Дальше он объясняться не пожелал.
ГЛАВА XXV
Холера произвела немало опустошений в соседнем с нами городке, но она не перекинулась за реку, и обитатели левого берега, в том числе и мы, были в безопасности. В ожидании возможного бедствия я обосновался в своем маленьком поместье и, ежедневно навещая семейство де Шайи — их замок был всего в четверти лье, — внимательно следил за здоровьем своего старого друга графини и ее внуков, которыми она занималась гораздо больше, чем их родная мать, жеманная виконтесса Леони. Хотя виконтесса была со мной чрезвычайно любезна, нравилась она мне все меньше и меньше. Нельзя сказать, чтобы у нее не было ума или характера. Ей был присущ некоторый внешний блеск, равно привлекавший и лицемеров и простаков: последние от чистого сердца принимали ее за выдающуюся женщину, какой она хотела казаться, первые соглашались на все ее притязания, при условии, что и она, по безмолвному уговору, признает их самих выдающимися людьми. В Шайи, так же как и в Париже, у виконтессы был свой маленький двор, довольно нелепый, пожалуй, даже более нелепый, чем в Париже, ибо он вербовался из сельских дворян, провинциальных щеголей, над которыми она жестоко потешалась вместе с более высокопробными щеголями, вывезенными ею из Парижа. Эти бедные неотесанные юнцы из кожи вон лезли, чтобы сравняться с ней в остроумии, и становились оттого еще глупее; но они ездили с ней верхом, сопровождали ее на охоту, гурьбой следовали за ней по пятам, суетились вокруг ее стремени, не замечая, что их принимают лишь затем, чтобы увеличить свиту и дать провинциальным дамам повод для ревнивого злословия о том, что виконтесса захватила всех мужчин департамента.
Графиня, привыкшая к терпимости — закону высшего света, жила в замке обособленно. Она находила время присмотреть за детьми, за учителями и гувернантками, за сельскими работами и за порядком в доме. Подвижная и деятельная, несмотря на свой преклонный возраст, она была так необходима ленивой и беспечной Леони, что та проявляла к ней почтение и любезность, в которых не чувствовалось, однако, любви. Виконт де Шайи был человек ничтожный; он, по беззаботности, не обращал внимания на поведение жены и разрешал ей все при условии, чтобы и она ни в чем его не стесняла. Богатый и ограниченный, он предпочитал расточать свое добро с хористками из Оперы, чем приумножать его по примеру матери. Почти все время он проводил в Париже, с отменной аккуратностью выполняя бесчисленные поручения виконтессы у портних и модисток, в надежде, что ему простят его довольно подозрительные отлучки. В сущности, только это и скрепляло их брачный союз и в этом крылась тайна их добрых отношений. Виконт искренно любил своих детей, а к матери относился с нежностью, какой никогда ни к кому не испытывал; но ее он не понимал, а детям был не способен дать правильное воспитание. Внешне все в этой семье дышало дружбой и согласием, хотя в действительности никакой семьи не существовало и без неутомимой и беспредельной самоотверженности старой графини — главы этого дома и его ангела-хранителя — все остальные и дня не прожили бы под одной кровлей.
Через несколько дней после моего приезда в деревню я получил письмо от Ораса, отправленное из его родного городка. «Моя мать спасена, — писал он. — На следующей неделе я возвращаюсь в Париж и буду проезжать в двадцати лье от вас. Если вы еще в деревне, я могу сделать крюк и поболтать с вами несколько часов под липами, свидетелями вашего рождения. Черкните мне, и я изменю свой маршрут».
Эжени сделала недовольную гримаску, когда я сказал, что ответил на это письмо радушным приглашением, но, когда Орас приехал, она приняла его в нашем скромном жилище с обычной своей достойной и приветливой простотой.
Госпожа Дюмонте не была столь опасно больна, как написал Орасу отец в первую минуту тревоги. Холера прошла стороной, и когда он приехал, мать была уже почти здорова; но он не мог сразу вырваться из отчего дома и если бы только послушался родителей, то застрял бы у них до самой осени.
— Наш городишко стал просто невыносим, — рассказывал он, — в этот раз я яснее чем когда-либо почувствовал, что с родными местами у меня все покончено. Что за жизнь, друг мой! Вечная скаредность, в ее тисках все там бесславно прозябают, без радости, без пользы! И что за люди эти провинциалы! Завистливые, невежественные, тупые и чванливые! Если бы мне действительно пришлось прожить с ними три месяца — клянусь, я пустил бы себе пулю в лоб!
В самом деле, простые нравы, жизнь у всех на виду, страсть
