Прах и пепел - Татьяна Николаевна Зубачева

и Маша то напускают на себя неприступный вид, то прыскают и фыркают в тарелки. Это если смотрит или не смотрит на них сидящий за соседним столом Костя.

После обеда Женя повела Алису укладываться спать. Алиса намертво вцепилась в Эркина, и он пошёл с ними. Женя раздела и уложила Алису.

– Эрик, ты посиди со мной, – попросила Алиса.

– Ты же раньше сама засыпала! – возмутилась Женя.

– Так раньше Эрика не было, – возразила Алиса, – а теперь он здесь.

Женя невольно рассмеялась. И ободренная её улыбкой, Алиса стала командовать:

– Эрик, ты на край садись, ага, вот так, и посиди.

– Может ему ещё и покачать тебя?! Ты же уже не маленькая.

На этот выпад Алиса уже не ответила. Она могла и капризничать, и ныть, но засыпала мгновенно. Женя с улыбкой смотрела на сидящего на краю кровати Эркина. Он улыбнулся в ответ мягкой, чуть виноватой улыбкой.

– Я поговорил, Женя. Ну, с остальными. Все говорят, что надо поминать. Я завтра тогда пойду в город и куплю всё. К обеду или сразу после обеда вернусь. И сядем.

– Ох, Эркин, а виза?

Улыбка Эркина стала хитрой.

– Я… я придумал одну штуку, Женя. Андрей был бы доволен. Ему бы понравилось.

– Эркин…

– Всё будет хорошо, Женя. И… и по обычаю, – он не хотел рассказывать, но, видя её тревогу, решил объяснить: – Я куплю то, что Андрей любил.

– Так, – всё ещё не понимания, кивнула Женя.

– Ну, а он не пил, не любил спиртного. Я его и покупать не буду. И по обычаю, и не придерутся.

Женя ахнула и тихонько засмеялась.

– Какой же ты молодец, Эркин! Как хорошо придумал!

– Правда?

Женя как раз стояла рядом, и когда он с робкой улыбкой посмотрел на неё снизу вверх, она погладила его по голове, ероша волосы, обняла. Эркин с замиранием сердца ощутил щекой её тело, у него дёрнулись руки обнять её, но Женя уже отодвинулась. У Эркина дрогнули губы, но ни сказать, ни шевельнуться он не успел.

В комнату влетели Даша с Машей и, увидев спящую Алису, затараторили шёпотом:

– Ой, Женя… завтра объявят… в пятницу отправляют… два автобуса… завтра списки объявят…

– Что-что? – переспросила Женя. – Куда отправляют?

– В Центральный лагерь, – наконец отдышалась Маша. – Мне моя тёзка из канцелярии шумнула. На кого уже визы готовы.

– А в Центральном уже окончательно, – подхватила Даша. – И оформят, и решат куда дальше.

– В пятницу – это…

– Это послезавтра, Женя. Как раз девять дней справим и поедем.

– Ой, Женька! – Маша бросилась к ней на шею, поцеловала в щёку.

Эркин, по-прежнему сидя рядом с безмятежно посапывающей Алисой, смотрел на них и улыбался. Что ж, если они и дальше будут все вместе, это очень даже неплохо. Даша и Маша – хорошие девчонки. Жалко, все бумаги уже оформлены, а вот записались бы они, скажем, сёстрами Жени, и тогда бы их точно не разлучили.

В коридоре уже гудели голоса и хлопали двери. Видно, шумнули не только Маше с Дашей.

– А на кого уже готовы? – спросила Женя. – Не сказала?

– Нет, – вздохнула Маша. – Темнит чего-то.

– Завтра после завтрака, сказали, объявят, – всунулась в дверь Лариска. – Девки, слышали?

– Ага! – в один голос ответили Даша с Машей и выбежали из комнаты.

Эркин кивнул и встал. Женя оглядела спящую Алису, надела пальто и накинула вязаную шаль. Эркин застегнул куртку.

Когда они вышли из барака, весь лагерь уже вовсю обсуждал новость. Кого в первую очередь отправят – семейных или одиночек?

– Ой, бабы, мой-то так и не доехал ещё…

– Не бойсь, догонит…

– Куда он от тебя?…

– Два автобуса – это мест сколько? Шестьдесят?…

– А сотню не хочешь?…

– Охренел? Ты где такой автобус видел?…

– Маленький так вообще на двадцать…

– Один Терёха со своей командой на пол-автобуса…

– Ага, и Доню на крышу…

– Это зачем?…

– А заместо пулемёта, чтоб отстреливаться, если что…

– Т-ты…

– Да, ладно тебе, он же шутейно…

Эркина как-то отнесло в сторону от Жени, но это не страшно и понятно. Понятно, что мужики вместе держатся. Главной проблемой были, конечно, списки. Говорят, если что, ну, завёлся с комендантом или из обслуги с кем, но не так, чтоб визы лишиться, то в отместку тебя промурыжат здесь…

– Сколько захотят…

– Или пока на лапу не сунешь…

– Чего совать? Ни хрена же нет…

– Ага, в чём были, так и выскочили…

– Ну, это у кого как…

Эркин потолкался, послушал и, вспомнив, что собирался в баню, пошёл обратно в барак за банным талоном. Заодно и трусы, что утром снял, захватит и постирает. А трёп этот… как комендант с этим офицером – Олегом Михайловичем, его ещё особистом называют – захотят, так и будет. Нарываться, конечно, не надо, но и не подличать же за ради визы.

Сделав узелок из мыла, мочалки, полотенца и трусов, Эркин сунул в карман зелёный талон и пошёл в баню.

Хорошо, народу немного, все языки о зубы бьют, о списках гадают. Эркин отдал дежурному у входа – а его зовут… точно, банщиком – талон, сразу прошёл на угловое место и стал раздеваться.

В первый раз он, увидев большой зал со скамьями, чуть не запаниковал. Раздевался медленно, настороженно косясь по сторонам. Пока не убедился, что на него не смотрят, вообще каждый занят собой и других не рассматривает. И в мыльной – от мыла что ли? – так же. Конечно, он предусмотрительно старался держаться к остальным боком или спиной, а если лицом, то хоть чем-то загородиться. Но всё обошлось благополучно. Не сравнить с имением…

…– В душ сегодня, – буркнул Зибо. – Давай быстрее.

Он привычно повиновался. Душ – так душ. Хорошо бы, конечно, а то всё тело зудит, голова чешется. Но… но только как он с работягами вместе мыться будет? В распределителе спальников всегда гоняли в душ перед торгами отдельно. А здесь… нет, если опять полезут, будет бить. В прошлый раз так толком и не помылся, больше отбивался. Лезут, прямо руками хватают, лапают. Не видали спальников. Грегори всю шваль отогнал и… и в стойку поставил: руки за голову. И сам стал рассматривать. Потом лапнул. Грубо, по-жёсткому, он едва в голос не заорал. Если и сегодня так…

…Эркин тряхнул головой, отгоняя ненужные воспоминания. Нет, здесь совсем не то. Если кто и посмотрит, то не пялится, а уж с руками и подавно никто не полезет.

Он аккуратно сложил и повесил вещи, взял мочалку, мыльницу с мылом, грязные трусы и пошлёпал в мыльную. В просторном сейчас зале пахло мокрым деревом и