Арлекин. Скиталец. Еретик (сборник) - Бернард Корнуэлл

– А отец Рубер ничего тебе не сказал? – осторожно спросил граф.

– Он не говорил ни о чем, кроме еретички.

– А! – сказал граф.

Он не знал, как ловчее приступить к сути дела, и решил начать с ключевой фразы, чтобы посмотреть, поймет ли Планшар, о чем он собирался поведать.

– Calix meus inebrians, – произнес граф и снова чихнул.

Планшар подождал, пока граф отдышится.

– Псалмы Давида. Я люблю именно этот, особенно его изумительное начало: «Господь – Пастырь мой: я ни в чем не буду нуждаться»[31].

– Calix meus inebrians, – повторил граф, как бы не заметив слов аббата. – Это было высечено над воротами здешнего замка.

– Правда?

– Ты не слышал об этом?

– В нашей маленькой долине, монсеньор, столько всего наслышишься, что тут нужно внимательно следить, чтобы не перепутать страхи, мечты и надежды с действительностью.

– Calix meus inebrians, – упрямо повторил граф, заподозрив, что аббат точно знает, о чем идет речь, но не хочет вступать в обсуждение.

Некоторое время Планшар молча смотрел на графа, потом кивнул:

– Эта история для меня не нова. Для тебя, как я понимаю, тоже?

– Я верю, – несколько невпопад отозвался граф, – что Господь призвал меня сюда не случайно.

– Значит, тебе повезло, монсеньор, – откликнулся Планшар, на которого, похоже, эти слова произвели впечатление. – Столько народу приходит ко мне, чтобы понять, в чем воля Господня, и единственное, что я могу посоветовать, так это терпеливо трудиться, молиться, ждать и надеяться, что в свое время Он им это откроет, но только редко это открывается так ясно. Я тебе завидую.

– Тебе-то ведь было открыто, – возразил граф.

– Нет, монсеньор, – серьезно сказал аббат. – Господь лишь открыл врата в поле, полное камней, чертополоха да сорной травы, и оставил меня возделывать его. Это нелегкая работа, монсеньор, и я приближаюсь к моему концу с сознанием того, что бо́льшая ее часть остается незавершенной.

– Расскажи мне эту историю, – попросил граф.

– Историю моей жизни?

– Историю о той чаше, которая опьяняет, – решительно заявил граф.

Планшар вздохнул и на какой-то момент показался еще более старым, чем был. Потом он встал.

– Я могу не просто рассказать, монсеньор. Я могу показать.

– Показать мне?

Граф был изумлен и окрылен.

Планшар подошел к шкафу, достал слюдяной фонарь, зажег фитиль головешкой из очага и повел взволнованного, возбужденного графа по темным монастырским переходам в церковь, где маленькая свеча горела перед гипсовой статуэткой святого Бенедикта, единственным украшением этого строгого храма.

Планшар вынул из складок своего одеяния ключ и поманил графа к маленькой дверке в полускрытой боковым алтарем нише в северной стене церкви. Замок оказался тугим, но наконец он поддался, и дверь со скрипом отворилась.

– Будь осторожен, – предупредил аббат, – ступеньки стерлись и очень коварны.

Лестница была крутая, и лампа вздрагивала в руках аббата при каждом шаге, затем она круто свернула вправо, и они очутились в крипте, где между большими колоннами белела груда человеческих костей, почти достигавшая сводчатого потолка. Кости ног, рук и ребра были сложены штабелями, как дрова, а между ними, как булыжники, лежали черепа с пустыми глазницами.

– Это монахи? – спросил граф.

– Покоятся здесь, пока не настанет день воскресения плоти, – ответил Планшар.

Он направился в дальний конец крипты. Для того чтобы проникнуть под низкий свод в маленькую каморку, где находилась старинная скамья и деревянный, окованный железом сундук, ему пришлось пригнуться. В небольшой нише он нашел несколько огарков свечей и зажег их, в маленьком помещении замерцал свет.

– Твой прапрадед, хвала Господу, обеспечил благоденствие нашей обители, – сказал аббат, доставая из кошелька под черным одеянием еще один ключ. – Монастырь существовал и до этого, но был крохотным и очень бедным, а твой предок, в благодарность за падение дома Вексиев, пожаловал нам наши нынешние земли. На этой земле мы можем прокормиться, но не можем разбогатеть. Это правильно и хорошо. Кроме земель, у нас есть еще кое-какие ценности, и они хранятся здесь, в этой сокровищнице.

Он склонился к сундуку, повернул массивный ключ и поднял крышку.

Поначалу граф был разочарован, ему показалось, что внутри пусто, но, когда аббат поднес одну из свечей поближе, граф увидел, что в сундуке находится потускневший серебряный дискос[32], кожаный мешочек и подсвечник.

– Вот это, – аббат указал на мешочек, – нам подарил один рыцарь в благодарность за то, что мы вылечили его в нашем лазарете. Он поклялся нам, что в нем находится пояс святой Агнесы, но я, признаться, никогда в мешок не заглядывал. Помнится, мне довелось видеть ее пояс в Базеле, хотя, конечно, у нее могло быть и два. У моей матушки их было несколько, правда она, увы, не была святой.

Не обращая внимания на серебряный подсвечник и блюдо, аббат извлек из глубины сундука предмет, которого граф сначала даже не заметил в темноте. То была шкатулка, которую Планшар, извлекши, поставил на скамью.

– Приглядись к ней повнимательнее. Она старая, и краска давно выцвела. Странно, что ее вообще давным-давно не сожгли, но по какой-то причине она сохранилась.

Граф сел на скамью и взял шкатулку. Она была квадратная, но неглубокая и вряд ли могла бы вместить в себя нечто большее по размеру, чем мужская перчатка. Железные петли проржавели, а подняв крышку, он увидел, что шкатулка пуста.

– И это все? – не сумел скрыть своего разочарования граф.

– Посмотри внимательнее, монсеньор, – терпеливо повторил Планшар.

Граф посмотрел снова. Изнутри шкатулка была окрашена в желтый цвет, и эта краска сохранилась лучше, чем сильно выцветшая наружная поверхность, но граф увидел, что раньше шкатулка была черной и на ее крышке красовался герб, вроде бы незнакомый. Разглядеть детали было трудно, но ему показалось, что это лев или какой-то другой зверь, стоящий на задних лапах, зажав в передних какой-то предмет.

– Йейл, держащий чашу, – пояснил аббат.

– Чашу? Это, конечно, Грааль?

– Герб семьи Вексиев. – Планшар проигнорировал вопрос графа. – Местная легенда гласит, что чаша была добавлена к гербу незадолго до падения Астарака.

– Зачем было добавлять чашу? – спросил граф, ощутив нарастающее возбуждение.

И снова аббат оставил его вопрос без ответа.

– Монсеньор, присмотрись к шкатулке как следует. Посмотри спереди.

Граф повертел шкатулку перед свечой, и вдруг на ней блеснула надпись. Буквы были неразборчивы, некоторые совсем стерлись, но слова еще можно было разобрать. Дивные, чудесные слова: Calix meus inebrians.