Крушение России. 1917 - Никонов Вячеслав

Керенский прекрасно знал о планах большевиков взять власть. Да и как о них можно было не знать, когда о них судачил весь Петроград. Но в хмурые октябрьские дни 1917 года власть буквально валялась на мостовой. Ее подобрал Ленин, который обладал волей к власти, превосходившей волю всех его оппонентов. Точно подметил Георгий Вернадский: «В то время, как члены семьи Романовых один за другим отказывались от власти, в то время, как кадеты и эсеры один за другим уходили в отставку с министерских постов во Временном правительстве, Ленин был готов отстаивать власть любой ценой»[2525].

Если бы в политике всегда побеждали самые сильные, мудрые и многочисленные, то нами бы всегда правили чемпионы мира по тяжелой атлетике (или крупнейшие военачальники), которые одновременно являлись бы академиками и «людьми с улицы» (каких больше всего). Но такое сочетание невозможно вообще, а в политике естественный отбор идет во многом по другим принципам. Революции производят люди действенные, фанатики, гении самоотречения. Под стать Ленину была и его партия, которая напоминала скорее тайный орден, нежели партию в общепринятом смысле этого слова. Их было немного, но никто другой не располагал большей организованностью, в том числе — вооруженных дружин — и готовностью к самопожертвованию. «Их нервы крепки, — писал в эмиграции «сменовеховец» Николай Устрялов. — Нет прекраснодушия; вместо него здоровая суровость примитива. Нет нашей старой расхлябанности; ее съела дисциплина, проникшая в плоть и кровь. Нет гамлетизма; есть вера в свой путь и упрямая решимость идти по нему»[2526].

Если каждая революция — следствие несбывшихся ожиданий, то наибольшие шансы на победу в ней получают те, кто дает новую надежду. Большевики породили надежду на мир и землю, что дало им ту лестницу, по которой они и вскарабкались к власти — армию. Идея экспроприации экспроприаторов — грабь награбленное — нашла более короткий путь к народной и солдатской душе, чем концепции конституционализма.

Большевизм воплотил и широко разлившуюся после целого года хаоса потребность в порядке. Оппозиция большевикам оказалась относительно слаба и потому, что они имели дело не с функционирующей государственной системой, разрушенной Временным правительством, а с анархией. На первых порах после Октябрьской революции 1917 года с правительством Ленина почти некому было бороться. Да и никто не спешил бороться, поскольку существовала стойкая уверенность, что большевики — калифы на час и продержатся максимум до Учредительного собрания. Имела место классическая недооценка противника.

Меньше чем за год после Февраля ничего не осталось от экономики. К началу 1918 года электроэнергия поступала в Петрограде не более, чем на три часа в день, отопительная система вообще не функционировала, народ перешел на дрова и буржуйки, в городе исчез транспорт. Опустели магазины, прокатилась волна разбоев, грабежей и погромов. Хлебный паек рабочего составлял 120–180 граммов в день. Вспыхнули эпидемии сыпного и возвратного тифа, за ними последовали холера и дифтерит. «Ледяная, темная, тяжкая зима. По вечерам неосвещенные улицы пустеют. Тюрьмы переполнены новыми пленниками, которым вчера еще все рукоплескали. Больше нет связи! Город отрезан не только от мира, но и от самой России. Из Москвы никаких новостей. На фронте — полный хаос, о бывших союзниках уже никто не вспоминает! Немцы продвигаются, и ничто не может их остановить»[2527], — это слова Нины Берберовой.

В России начал устанавливаться принцип принудительного труда: кто не работает, тот не ест. Сначала арестованных и задержанных бросили на расчистку улиц от снежных завалов, а затем представителей бывших привилегированных классов заставили рыть окопы для защиты от наступавших немцев. А потом и просто все отобрали. «У меня, как и у других горемычных русских «граждан», отняли все, что отнять можно было и чего так или иначе нельзя было припрятать, — жаловался великий Федор Шаляпин. — Отняли дом, вклады в банк, автомобиль. И меня, сколько могли, грабили по мандатам и без мандатов, обыскивали и третировали «буржуем»… Если мне, Шаляпину, приходилось это переносить, что же переносил русский обыватель без связей, без протекции, без личного престижа»[2528]. Питирим Сорокин напишет: «За один или два года русской революции были уничтожены почти все представители самых богатых слоев населения, почти вся политическая аристократия была низвергнута на низшую ступень, большая часть хозяев, предпринимателей и почти весь ранг высших специалистов-профессионалов были низложены»[2529].

Постреволюционную школу выживания интеллигенции очень образно описала другая женщина — Марина Цветаева: «Мы научились любить: хлеб, огонь, дерево, солнце, сон, час свободного времени, — еда стала трапезой, потому что голод (раньше «аппетит»), сон стал блаженством, потому что «больше сил моих нету», мелочи быта возвысились до обряда, все стало насущным, стихийным. (Вот он, возврат к природе — Руссо?) Железная школа, из которой выйдут герои. Не герои погибнут. (Вот он, твой закон о сильных и слабых, Ницше!)»[2530].

Продовольственный вопрос решали продотряды, куда пошли далеко не лучшие пролетарские кадры, а скорее люмпены, отправлявшиеся на село с намерением пограбить. Объявлением гражданской войны в деревне не преминули воспользоваться и банды вольных мародеров, которые с одинаковым удовольствием и грабили крестьян, и расстреливали продотряды.

С конца 1917 года национальные окраины, в том числе оккупированные Германией, стали объявлять о своей независимости. За Финляндией (6 декабря) последовали Литва (11 декабря) и Латвия (12 января 1918 года — все даты уже по новому стилю).

Разгон Лениным Учредительного собрания 19 января 1918 года стал мощнейшим стимулом для объединения антибольшевистских сил и их перехода к вооруженной борьбе с режимом, для роста сепаратизма. 22 января 1918 года Центральная рада выпустила так называемый «Четвертый универсал», провозгласивший Украинскую республику «независимым, свободным и суверенным государством украинского народа». Германия и ее союзники первыми признали Украину и подписали с ней сепаратный мир. Позднее на территорию Украины были введены немецкие войска, и она оказалась самостоятельной политической единицей под иностранной оккупацией во главе с марионеточным правительством гетмана Скоропадского. 24 февраля отделилась Эстония. В начале 1918 года рухнул Кавказский фронт, и под давлением наступавших турок и немцев грузины, армяне и азербайджанцы сформировали Закавказский комиссариат, который провозгласил создание независимой Закавказской федерации.

В первую годовщину упразднения монархии — 3 марта 1918 года, — когда немецкие войска стояли на линии Нарва — Псков — Миллерово — Ростов-на-Дону, Россия прекратила свое участие в войне, причем именно тем способом, против которого особенно выступали революционеры — сепаратным миром в Бресте. От нашей страны отторгались польские, литовские, частично латвийские и белорусские земли. Россия выводила войска из Финляндии, Эстонии и остальной части Латвии, с Украины; очищала округа Карс, Ардаган и Батум, судьба которых передавалась в руки Турции. Россия обязывалась произвести полную демобилизацию армии и флота. Страна утратила 1 млн квадратных километров территории, на которой проживало 56 млн человек, добывалось 90 % угля и производилось 54 % промышленной продукции[2531]. По степени унижения Брестский мир не имел аналогов в истории.

То, что огромная часть территории страны оказалась под немецкой оккупацией, дало основания для прямого вмешательства в российские дела со стороны держав Антанты, которые поддержали антибольшевистские движения. Россия также стала объектом прямой интервенции и полем боя между Западными союзниками и Германией. Впервые со времен Золотой орды мы перестали быть субъектом международных отношений и оказались их объектом. Все с упоением делили российское наследство. Великая страна стояла на коленях, и падение не могло быть более мучительным, унизительным, кровавым. «Русская революция оказалась национальным банкротством и мировым позором — таков непререкаемый морально-политический итог пережитых нами с февраля 1917 года событий»[2532], — скажет Петр Струве.