Ижицы на сюртуке из снов: книжная пятилетка - Александр Владимирович Чанцев

рамки для разговора стоило бы взять проблематику международной научной конференции, проведённой недавно в Испании, филологом и переводчиком Сарали Гинцбург: «транзитивный текст». Речь о текучей и неуловимой (похоже, я сам всю жизнь ловлю в основном неуловимое) переходной форме текста между устным и письменным. Причём «устный» текст понимается расширительно, мультимодально – сюда могут входить и жесты, и музыка, и почти что угодно: но что попадёт на бумагу, другой вопрос.

Снова вспоминаю отца: будучи натуралистом широкого профиля, он постоянно размышлял о загадке происхождения жизни, и высказывал, в том числе, вдохновляющую гипотезу… Что первичные, самые примитивные живые системы зародились не в однофазовой (жидкой) среде, а на границе жидкой и твёрдой сред, то есть в зоне фазового перехода. По работе он часто имел дело с фазовыми границами в расплавленном металле, и рассказывал, что микрочастицы затвердевающего вещества в течение многих наносекунд проявляют свойство «чувствительности», реагируют на раздражители…

Мне в сюжете с живыми микрокристаллами чудится ещё одна волнующая метафора. Затвердевание жидкости чем-то сходно с превращением устного текста в письменный.

Так вот, о литературе творимой. Я счастливый человек: то, что меня интересует, находится на расстоянии если не вытянутой руки, то одного-двух рукопожатий. С начала 90-х я пытаюсь заниматься актуальной русской литературой – как автор и как куратор культурных проектов, и нахожусь в соответствующей среде. И непрестанно наблюдаю не только появление в режиме реального времени новых, в будущем возможно классических текстов, но и эволюцию форм ознакомления с ними публики.

В 90-х взрывообразно развивался формат литературного клуба и салона. Довольно быстро приобрела особое значение авторская манера подачи текстов, особенно поэтических, вообще любая перформативность. Ясно помню, с чего это началось: Саша Ерёменко пришёл на обычный литературный вечер читать стихи почему-то в маске. Это были, конечно, каприз гения и скромность героя, но в итоге Ерёма, первооткрыватель уникального (и представленного до сих пор, возможно, только им) поэтического направления на стыке отдалённых феноменов, которое можно назвать «метареалистическим постмодернизмом», – оказался пионером ещё в одной области, поэтического перформанса. До него стихотворный маскарад имел место несчётное число раз, но в основном на школьных утренниках. Он же первым выступил не как «поэт, читающий стихи в маске», а как «поэт-в-маске, читающий стихи», или даже, точнее: «Поэт-В-Маске-Читающий-Стихи».

И конечно, невероятно интересно наблюдать, как меняются приоритеты в плане поэтики текста. Здесь очевиден субъективный фактор – влияние чьих-то находок и экспериментов (порою даже не увенчавшихся успехом), – но угадывается и объективный… Если к началу 90-х большинство авторов в русской поэзии продолжало писать рифмованные стихи, то уже к концу десятилетия картина стала резко меняться. И когда в 1999 году мы проводили российско-украинский фестиваль искусств «Южный Акцент», Дмитрий Кузьмин обратил внимание на то, что приехавшие к нам несколько литературных звёзд пишут в основном в рифму: на фоне разраставшегося у нас верлибрического бума это выглядело как яркая, но архаика. Насколько эти имена были репрезентативны в отношении национальной литературы в целом – можно спорить, но важно, что на родине у большинства из них была репутация новаторов.

Любопытно, что в нулевых стала резко меняться, в плане интереса к рифме, и картина в поэзии украинской.

. Как украинской, так и русской.

Но вернусь к проблеме репрезентации новых текстов. Новым поворотом оказалось в нулевых появление блогов и соцсетей. Можно было уже не ждать публикаций в журналах или прилагать усилия к самиздату, а выкладывать в интернет свежие тексты сразу по написанию – и даже в процессе его, в расчёте на интерактивное вмешательство читателя, порой превращающегося тихой сапой в соавтора.

Среди живой, складывающейся на глазах новой русской литературы кое-что не просто «отражается» или «сразу выкладывается» в соцсетях, но возникает только благодаря им – как эффективному порождающему и коммуникативному механизму, или питательной среде. Например, у Валентина Аленя – одного из самых изобретательных и непредсказуемых поэтов – есть разные градации «стихотворности» текста, маркируемые, в том числе, хэштегами «#нестихимои» и «#недостихимои». И не раз я наблюдал, как он правит тексты после замечаний читателей. Правда, всегда не в том направлении, что ему советуют, – но ведь правит!

Соцсети стали ударом по жанрам офлайн-презентации текстов, но те, пошатнувшись, выдержали. Пережили же они, в конце концов, упадок клубного жанра, грянувший чуть ли не десятилетием раньше. Я устроил тогда дискуссию «Кризис Клуба» – вот на неё как раз аудитория собралась большая, с некоторым даже аншлагом: чисто как на похороны. В дальнейшем среднее число публики на литературных мероприятиях только убывало, остановившись в пределах десятка.

Но одно из самых острых ощущений, конечно же – это открытие новых авторов, новых в том смысле, что их голос несводим к сумме внешних влияний. И совсем уж редчайший аттракцион – когда новым (то есть волнующим) неожиданно становится автор «старый», давно знакомый и особо не волновавший. Пример тому, в моей личной читательской биографии – N.N., поэт русского зарубежья, который уже давно был ценим в русскоязычной литературной среде, но меня раздражал своей ориентацией на грубоватый каламбур и невниманием к тонкой материи стиха.

Несколько лет назад тамошний критик сказал мне, что поражён внезапным новым проявлением N.N. как стихотворца. Я вчитался в свежую подборку и отчасти согласился: какое-то свежее внутреннее движение явно имело место. Главное, появлявшийся в этих стихах юмор (во всяком случае, семантический механизм, близкий к юмору) сменился чем-то, что уже довольно точно можно было назвать остроумием – которое, вообще-то, чаще бывает трагическим, нежели комическим.

Затем в мире начались, по-научному говоря, тектонические сдвиги – и я стал всё чаще обнаруживать в стихах N.N. нечто неожиданное и, на первый взгляд, в стихах вообще необязательное, но оказавшееся совершенно необходимым в тех случаях, когда он писал на темы косвенно (почти никогда прямо) связанные с политикой. Это необязательное называется нравственным чувством. И обусловлено оно было, как мне видится, его раздражением или дискомфортом как от складывающихся международных проблем, так и от способов их разрешения, применяемых политиками. Fecit indignatio versum.

В своей советской (и самую малость антисоветской) юности я был убеждён, что нравственное начало в искусстве второстепенно. Но однажды меня попросили объяснить простыми словами, в чём величие «Чёрного квадрата».

.

В случае с Малевичем ключевым словом его артистических жестов мне виделась «отвага» – впрочем, это