Страсти ума, или Жизнь Фрейда - Ирвинг Стоун

Среди желающих стать психоаналитиками была красивая высокая англичанка Джоан Верраль Ривьер. Она занималась психоанализом уже три года, обучалась у Эрнеста Джонса и сделала прекрасный перевод «Вводных лекций». Джеймс Стречи познакомился с Джоан Ривьер во время учебы в Кембридже. В ответ на вопрос Зигмунда о ней Стречи ответил:

– Мы из одной и той же породы людей конца викторианской эпохи, принадлежащей к среднему классу, профессиональному, образованному. Она меня немного страшит, но у нее есть три бесценных дара: блестящее знание немецкого языка, совершенный литературный стиль и проницательный ум.

Зигмунд заметил в отношении нее, что Джоан подобна «концентрированной кислоте, которой можно пользоваться только в разбавленном виде». Ей были одинаково неприятны как похвалы, восторги или поздравления, так и неудачи, упреки или осуждения. Зигмунд поставил диагноз – нарциссизм. Однако прошло немного времени, и он проникся к ней добрыми чувствами, покоренный ее вдумчивостью, особенно после того, как она принесла макет собрания его сочинений, лучший из когда–либо предлагавшихся ему. Джоан Ривьер боролась не за свое избавление от невроза с помощью Зигмунда, а за право поставить свое имя редактора перевода на титульном листе всех английских изданий работ Фрейда.

5

Во вводной части книги «Об истории психоаналитического движения», изданной в 1914 году, Зигмунд привел легенду о парижском гербе, изображающем корабль, а под ним слова «Fluctuat nec mergitur»[13]. Прожив остаток 1921 года и 1922 год, он решил, что это изречение подходит к нему столь же хорошо, как к Парижу. Благодаря неутомимым усилиям Поля Федерна и Эдварда Хичмана в Вене открылась наконец клиника, но через шесть месяцев городские власти приказали под нажимом венских психиатров закрыть ее без объяснения причин.

Венское издательство, открытие которого сулило столько надежд, стало нескончаемым источником осложнений и неприятностей. Зигмунд вкладывал свои гонорары в издательство, отдавал все, что мог, из заработка, а типография так и не выкарабкалась из долгов. Лишь героическими усилиями Отто Ранка она держалась на плаву. Не было бумаги для журналов – он крутился как мог, набирая лист за листом. Не хватало литер для набора, краски, типографских рабочих – он выпрашивал, брал взаймы, безудержно льстил, дабы отпечатать готовый материал. Когда выяснилось, что дешевле печатать в Чехословакии, то договорились о печатании книг и журналов там, но типографские рабочие не знали немецкого языка и делали множество ошибок.

Печатное дело в Лондоне находилось в столь же отчаянном положении. Эрнест Джонс не располагал средствами для финансирования вновь основанного «Международного журнала психоанализа», в котором помещались статьи на английском и переводы из немецких журналов. Если ошибки на немецком языке раздражали, то ошибки на английском смешили. Джонс направил в Вену молодого англичанина для правки оттисков; подключилась к делу и Анна Фрейд. Тем не менее иногда требовался целый год, а то и больше, чтобы Джонс получил в напечатанном виде рукопись, посланную в Вену.

Перегруженному работой, измочаленному Отто Ранку нужен был козел отпущения, и он выбрал Эрнеста Джонса, присылавшего плохо изготовленные оттиски и настаивавшего на том, чтобы были устранены такие германизмы, как «фрау» вместо «миссис». Ранк изложил свои жалобы Зигмунду, который поначалу расстроился из–за ссоры между двумя ключевыми фигурами комитета, а затем, устав от нескончаемых жалоб Ранка по поводу характера и качества работы Эрнеста Джонса, написал тому критическое, даже жесткое письмо. Джонс ответил спокойно на все замечания Зигмунда и показал, что задержки и срывы происходят не в его епархии. С запозданием Зигмунд понял, что нужна проверка. Пришлось извиняться перед Джонсом, благодарить его за то, что тот не обиделся, и Зигмунд начал тревожиться по поводу Отто Ранка, заметив у него в кармане армейский пистолет. Было ясно, что нервная система Ранка расшатана. Зигмунд сделал все, чтобы уменьшить нагрузку и освободить время Отто для практики психоанализа, помогавшей восстановить равновесие. Оказалось, Ранк не жаждал пациентов, ему нужно было свободное время для работы над двумя рукописями.

Племянница Зигмунда двадцатитрехлетняя Цецилия забеременела и покончила жизнь самоубийством. Его сестра Мария, овдовевшая в Берлине, возвратилась в Вену. Герман Роршах скоропостижно скончался в Швейцарии от перитонита.

Однако корабль держался на плаву. Амбулаторию восстановили. Анна Фрейд служила секретарем и была избрана в Венское психоаналитическое общество, после того как выступила с докладом «Фантазии и грезы истязаний». Многочисленные переводы на другие языки и большие тиражи работ Зигмунда привели на Берггассе, 19, новых именитых друзей. В их числе были английский писатель Герберт Уэллс, Уильям Буллит, входивший в состав американской делегации на Версальской мирной конференции в 1919 году, Артур Шницлер, один из немногих писателей, понимавших и правдиво писавших о сексуальной природе человека, немецкий философ граф Герман Кайзерлинг.

Лондонский университет объявил курс лекций о великих философах–евреях: Фило, Меймониде, Спинозе, Фрейде и Эйнштейне. Зигмунд, Марта и Минна провели бурную дискуссию по этому поводу за ужином. Минна воскликнула:

– Философ Альберт Эйнштейн! Я думала, что он получил в прошлом году Нобелевскую премию за физику?

– Поставить мое имя рядом с Меймонидом и Спинозой! – сказал с усмешкой Фрейд. – Какая почтенная компания. От такого комплимента может закружиться голова. Но я скромный…

– …Прячет под спудом свой ум, – возразила Марта. – Кстати, что это значит – «под спудом»? Какой это пуд? Чего? Зерна? Рыбы? Или скал, на которых ты пренебрегаешь высечь свое имя?

Высшей точкой стал Берлинский конгресс 1922 года. Зигмунд посвежел после шестинедельного отдыха в прохладной красоте Оберзальцберга, где по утрам работал над черновым вариантом «Я и Оно», а после полудня совершал прогулки по извилистым лесным тропам вместе с Мартой и Анной. После перемирия Международное психоаналитическое общество неизмеримо выросло: в нем насчитывалось уже двести тридцать девять членов, сто двадцать из них участвовали в конгрессе, который почтили своим присутствием сто пятьдесят гостей. Одиннадцать членов общества приехали из Америки, тридцать один – из Англии, девяносто один – из Берлина, что свидетельствовало об усилиях Карла Абрахама, Макса Эйтингона, а также Ганса Закса и Теодора Рейка. Несмотря на постоянную оппозицию и соперничество, из Швейцарии приехали двадцать членов организации. Глядя на большой зал и вспоминая раскол на Мюнхенском конгрессе десять лет назад, Зигмунд размышлял: «Нас много, и мы сильны, чтобы устоять. Мы добились этого! Мы можем потерять отдельных членов обоснованно и беспричинно, но мы твердо стоим на ногах, как любое психиатрическое или неврологическое общество. Психоанализ не исчезнет».