Труды - Антоний Блум

Другие говорили: «Я стою по эту сторону Гефсиманского сада, я могу принять всю евангельскую историю Христа до Гефсимании, но я не испытал ничего относящегося к Гефсимании, значит, я чужд этому, я еще по эту сторону». И замечательно, что человек с честностью может это выразить, потому что мы очень легко думаем, что находимся по ту сторону того или другого, не пережив это иначе как эмоционально, в воображении.

Есть еще другое. Это моя выкладка, я вам ее представлю, как умею. Могу сказать, что люди вполне православные, с которыми я говорил об этом, меня в ереси не обвинили и не отказываются общаться со мной, но тем не менее это непривычный, необычный подход.

Для того чтобы умереть нашей смертью, то есть смертью, которая для нас значима, которая для нас имеет реальные, существенные последствия, Христос должен был приобщиться к единственной причине смерти – к отрыву от Бога. Нельзя умереть, не потеряв Бога, и крик Спасителя: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? (Мк 15:34) – это крик совершенного Человека, Который свободно, по любви приобщился к основной трагедии человека: к его оторванности от Бога, к тому, что человек потерял Бога. Так что, думаю, можно сказать, что Христос испытал безбожие (я говорю не об идеологическом безбожии, а о реальности его), обезбоженность, как ни один атеист на свете его не испытал, и в этом смысле нет ни одного человека – ни атеиста, ни верующего, – кто остался вне опыта Христова. Христос объемлет и верующего, и безбожника, хотя, разумеется, безбожник идеологический или человек такой, о ком апостол Павел говорит: их бог – чрево (Флп 3:19), безбожен совсем по-иному, чем Христос в тот момент. Он потерял Бога ради того, чтобы быть единым с нами в единственной, последней трагедии человечества. Как Григорий Богослов говорил: к чему Христос не приобщился, того Он не спас. Он нас не спас бы от смерти, если бы не приобщился ей. Он не мог просто приобщиться смерти, умерев добровольно, потому что это Его не приобщило бы к тому, что является трагедией человечества, то есть к потере Бога, от которой умирают люди.

И в этом смысле я глубоко уверен (я сейчас говорю теоретически, я не говорю о конкретном безбожнике или об уродстве того, что бывает) в том, что Христос именно держит в Себе всех, и поэтому есть тайна спасения, гораздо более таинственная для нас, менее понятная для нас, чем такое представление: вот, верь, живи хорошо, веруй во Христа – и спасешься. Есть тема атеиста, тема безбожника, которая разрешается во Христе, а не вне Христа.

Я не знаю, ужасает ли вас такой подход, но я к этому пришел постепенно очень сильным переживанием – ну, сколько я умею переживать. И у меня есть вдохновляющая надежда, что можно осмыслить – я не говорю: атеизм во всех его элементах, – но что есть какие-то поиски, которые надо совершать. Не говоря уж о том, что очень многое в безбожии рождено не отрицанием Бога, Какой Он есть, а Бога, Каким мы Его представляем. Если взять историю христианского мира, то можно отшатнуться. Так часто христиане – и в нашей отечественной истории, и на Западе – Бога представляли в таком виде, что неверующий вправе был бы сказать: я не могу признать в Нем свой идеал.

Не затрагивая вопрос о бытии Божием, – если бы я не мог уважать Бога, я не выбрал бы Его своим Господином. Как-то я взял темой лекции: «Бог, Которого я могу уважать». Я могу уважать Бога именно ради Воплощения и того, что случилось далее. А Бога, Которого боятся, перед Которым раболепствуют, – нет, к счастью, человек не согласен принять, потому что и Бог не согласен, чтобы к Нему так относились, Бог не может нас принять как рабов. В Кембриджском университете я читал ряд лекций на тему «Бог, Каким я Его знаю»; такая формулировка темы позволяла мне говорить только о том, в чем я уверен, без того чтобы кто-нибудь мог мне сказать: «Да, но вы не осветили такие-то и такие-то стороны», – о которых я по необразованности, может быть, и понятия не имею, не слыхал. Так вот, я попробовал показать, что Бог достоин нашего уважения, что наш Бог – не только Такой, перед Которым мы преклоняемся просто потому, что Он Бог, но Такой Бог, Которому можно отдать свою жизнь.

Теодицея потому так часто бывает слабой, что стараются «оправдать» Бога на таком уровне, на такой плоскости, где из Бога делают образ человека и ничего не остается от Бога в Его величии. Конечно, Бог не требует от нас и не ожидает от нас только поклонения. Когда апостол Павел говорит: мы стали Богу свои (Еф 2:19), когда Христос после воскресения говорит Марии Магдалине, имея в виду апостолов: иди и скажи братии Моей (Ин 20:17), – это значит, что мы стали Ему настолько свои и родные, что должны бы Его знать достаточно. И для этого нам следует продумывать то, что мы знаем о Боге, ставить перед собой вопросы. Опять-таки, мы грешим против Бога, когда встает вопрос и мы его решаем против Бога без размышления, потому что в нас есть какая-то доля неопытности, отсутствия опытного знания. Но я не думаю, чтобы Бог гневался, когда мы Ему говорим: «Я Тебя не понимаю».

Часто мы легко «оправдываем» Бога: ну, конечно, я недостоин… Само собой разумеется, что мы и вправду часто недостойны, но это можно в скобки взять и поставить вопрос себе о Боге или перед Богом в молитве: «Господи, я Тебя не могу понять, и это непонимание стоит между Тобою и мной – помоги!» Мы могли бы в каких-то наших решениях ошибаться, но пока наша ошибка заключается в том, что мы ощупью ищем настоящего ответа, мы не подпадаем под осуждение; осуждение начинается там, где мы отказываемся от истины просто для удобства или потому, что слишком дорого стоит ее искать.

К сожалению, спор между материализмом в самом его предельном виде и христианством не происходит, нет разговора. Есть люди, которые пишут книги, но очень мало бывает случаев встретиться и говорить друг с другом. Есть целый ряд тем, где мы могли бы встретиться, не в том смысле, что мы согласились бы друг с другом, а в том, что мы могли бы говорить на одну тему. Скажем, первая точка соприкосновения – это человек. Теоретически именно человек стоит в центре мировоззрения или заботы материализма, как и в центре христианского мировоззрения. Какой человек – вот тема диалога.

Можно ли дать точное и единственное определение атеизма?

Я думаю, что атеизм как «опытное знание» – недоразумение. Идеологический атеизм, скажем, философия атеизма может просто быть следствием того воспитания, которое ты получил. Но когда человек говорит: «Я о Боге ничего не знаю, и поэтому Его не может быть», – это очень примитивный подход. Я могу быть слепым или глухим, ничего не знать о музыке или о видимом мире, но это не доказывает, что его нет. Это может быть осложнено тем, что люди злой воли или сами ослепленные (бывают и другие причины: я вам дам один пример очень любопытный) закрывают другим путь к вере, просто стараясь как бы умертвить способность верить, сводя веру к мировоззрению, тогда как вера должна охватывать гораздо большую область.

Но иногда человек делается неверующим потому, что это его единственная защита против совести. Мне сейчас вспомнился рассказ одного умного, тонкого, образованного священника в Париже. Когда-то он был «безбожником», то есть он без Бога жил и считал себя слишком культурным и развитым, чтобы даже думать о том, чтобы быть верующим. Он разговаривал с одним священником. Сельский священник без всякого особенного образования, который попал из России в эмиграцию, его долго слушал и сказал ему две вещи: «Во-первых, Саша, не так уж важно, что ты в Бога не веришь, – Ему от этого ничего, а замечательно, что Бог в тебя верит». И второе: «Ты, Саша, пойди-ка домой и подумай, в какой момент и почему ты веру потерял, в какой момент тебе оказалось нужным, чтобы Бога не было».

Саша вернулся домой и стал думать, он был озадачен такой постановкой вопроса, таким подходом: он ожидал миссионерской речи или указания читать какие-то трактаты, а вместо этого – пойди и разберись. И он, как сам рассказывал потом, искал причины сначала в своем образовании в Богословском институте в Париже{328}, потом в университете в России до революции, потом еще где-то, все никак не мог найти и добрался до шестилетнего возраста. Он жил в одном из городов России, был милым мальчиком, ходил в церковь каждое воскресенье и считался очень благочестивым: приходил, крестился, становился посреди церкви впереди и молился Богу. Каждое воскресенье ему давали одну копейку, которую он должен был положить в шапку нищего слепого, он ее клал и шел в церковь с чувством, что совершил доброе дело, оказал любовь, внимание – и теперь может пойти к Богу с чистой совестью. Как-то перед Рождеством, гуляя с матерью по городу, он набрел на магазин, где была чудная деревянная лошадь, стоившая шесть копеек. Он попросил мать ее купить, та отказала, он вернулся очень огорченный. А в следующее воскресенье, когда он шел в церковь и дошел до нищего, он подумал, что, если шесть раз не дать этой копейки, он сможет купить лошадь, – и копейки не дал. Так он поступил четыре раза, а на пятый подумал: а если взять у него копейку, то я раньше смогу купить эту лошадь. И он у слепого украл копейку. После этого он вошел в храм и почувствовал, что не может стоять впереди: вдруг Бог его заметит, – и ушел в какой-то угол. Няня вернулась с ним домой и рассказала родителям, которые пришли в восхищение: до сих пор он был маленький, он становился перед Богом, а теперь он вошел внутрь себя, его жизнь в Боге делается более потаенной, он ищет укромного места, где он мог бы молча и созерцательно пребывать перед Богом. А Саша чувствовал, что дело очень плохо и что надо от Бога скрываться. И вдруг вернулся из университета его старший брат, который там нахватался безбожного учения, и ему стал доказывать, что Бога нет. И Саша за это ухватился: если Бога нет, то совершенно неважно, что он украл эту копейку и не положил пяти. И с этого началось в нем «безбожие»: учение о том, что Бога нет, он воспринял как единственное спасение против укоров совести.