Публичное одиночество - Никита Михалков

(2011)

Интервьюер: На внуков время остается? Воспитываете?

Воспитывают пусть родители. У нас другие отношения – мы возимся, деремся, ездим на квадроциклах, играем в электронный теннис, футбол…

У Вас недавно родилась седьмая внучка. Что почувствовали, когда взяли на руки?

В руки мне Нину не дали, я ее только поцеловал. Она замечательная! Пока непонятно, на кого похожа. Если на Надьку – будет русопятой, если на Резо – будет грузинкой… (XV, 52)

Жена

(1991)

Интервьюер: Чем занимается ваша жена?

Имея детей, трудно чем-нибудь заниматься, кроме дома и семьи. Она была когда-то манекенщицей, переводчицей, преподавательницей английского языка…

У Вас не бывает к ней претензий как к хранительнице семейного очага?

Ну, я не знаю семьи, в которой бы не было претензий друг к другу, они возникают и исчезают.

Что Вы в ней цените больше всего?

Неожиданность.

А она в Вас? Состоятельность? Популярность?

Да нет, это-то как раз мешает ей, потому что она не из тех, кто хочет пребывать в свете этих, так сказать, быстропреходящих всполохов. (I, 37)

(2002)

Вопрос: А как Вы относитесь к тому, что у вашей жены Татьяны свое дело, что она занимается модельным бизнесом?

Вы знаете, тридцать лет назад я бы ее убил. Я не хотел, чтобы она занималась каким-то делом, потому что трое детей были бы лишены матери. И надо сказать, что тогда это было верно. Она действительно замечательная мать.

Когда семья более-менее оперилась, хорошо, что у жены появилось свое дело, а если это не так, то она начинает заниматься делами мужа.

А я бы этого не хотел.

Какой цвет глаз у вашей жены?

По-моему, у моей жены светло-карие глаза. Когда она гневается, они темнеют.

(2007)

Интервьюер: А к Вертинской жена Вас ревновала?

Это тоже нормально.

К Насте у меня навсегда осталось чувство, которое ни с чем не сравнить. Это уже не любовь, а нечто абсолютно особенное.

Где это хранится и как проявляется?

Могу годами не думать о Насте, не видеть ее, а потом случайно встретить и – словно не расставались. Такие вещи не поддаются контролю и анализу, что-то неожиданное вдруг всплывает из памяти. Настя остается частью моей жизни, и Таню, думаю, это поневоле напрягает.

Бывшие и нынешние жены часто превращаются во врагов. Нужно иметь много опыта, силы воли, ума, тонкости, чтобы побороть негативное чувство к сопернице, пусть и с приставкой «экс». Прошлое не вычеркнешь, значит, нужна ниша для того, что было в жизни супруга. Это в идеале.

На практике же все иначе. Обычно первая реакция какая? «Опять звонила твоя сука». Или – шлюха. Или – бл…

Вариаций у клейма немного.

И как Вы отвечали благоверной на подобные реплики? Таня, кстати, умела терпеть, но я сейчас не о ней говорю, а о принципе… (I, 90)

(2009)

Вопрос: Как Вы сохранили свой брак? Сейчас принято жениться на молоденьких. А Вы так долго женаты на своей жене.

Знаете, главное, чтобы у жены было свое дело и она не занималась твоим! (I, 136)

Мама

(1989)

Я всегда был прикрыт мамой.

Мы никогда не говорили с ней об этом, но я всегда ею заряжался. Она своим присутствием, своим существованием как бы давала мне индульгенцию, возможность знать, что меня поправят. Последние годы, когда я уже понимал, что это может кончиться, ощущение защищенности обострялось.

Впрочем, это вещи иррациональные… (II, 18)

(1991)

Мне повезло с матерью…

Кончаловская Наталья Петровна, человек верующий, внучка Сурикова. Благодаря моему отцу имевшая возможность жить так, как она хотела, то есть хранить дом и эти традиции. И мы воспитывались в совершенно иных условиях, чем все. Я никогда не был большевиком. Не то что я никогда не был в партии, дело не в этом, – никогда внутренне! Я воспитывался не на отрицании большевизма, ибо это было опасно, страшно, никто меня так не воспитывал – «на ненависти». Я воспитывался на том положительном, что несла в себе русская культура. Это картины Кончаловского, Рихтер, который приходил к нам домой. Писатели, которые приходили к нам… Шаляпин приходил к Кончаловским, и дети Шаляпина, и Рахманинов. Всех их знала моя мама, с ними дружила, называла на «ты»…

Это носило характер естественной ауры, атмосферы, там не было места большевизму… (I, 41)

(1993)

Стержнем нашей семьи всегда была мама – человек с мощным здоровым, созидательным полем.

Главное, что ее отличало, – сильная человеческая закваска, основанная на православном воспитании. Она была верующей и ни в какие времена этого не стеснялась. И нас воспитывала соответственно. Мы ходили в церковь, учили молитвы, причащались, исповедовались…

Мама была человеком страстным во всех проявлениях – и в положительных, и в отрицательных. Это был властный, вспыльчивый (но отходчивый!) сибирский характер – суриковская, дедушкина кровь. Если ей что-то не нравилось, нужно было приложить огромные усилия, чтобы ее разубедить. Только очень смелый, неожиданный поворот мог превратить ее нелюбовь в такую же страстную любовь, понимание, восхищение…

Я никогда не видел маму ничего не делающей.

Никогда!

Она родила меня достаточно поздно – ей было сорок три года, и я помню ее уже в зрелом возрасте. Но всегда, до последних дней, ощущалась ее гигантская энергия, любознательность и необходимость новым знанием поделиться.

Ей никогда не бывало скучно. Пишется ли что-то, переводится, правится, шьется, перешивается, вскапывается, сажается, печется, варится, вяжется – всему она отдавалась с невероятной страстью. При этом все, что она делала, всегда было поставлено на основательную, академическую базу – писала ли она подстрочники для оперы или овладевала искусством печь круассаны – французские булочки…

Она лечила гаймориты, умела сама выкачивать желчь, делать себе уколы… Узнав что-то новое и убедившись, что это можно сделать без чьей-либо помощи, в домашних условиях, мгновенно сама все осваивала. Я вспоминаю детские болезни, простуды – все эти компрессы, банки, чай в постель – как все это обстоятельно, добротно, нежно делалось!..

Она обладала гигантской жизнеспособностью и, где бы ни оказывалась, умела по-своему обустроить жизнь. В больнице ли, в санатории – мгновенно рядом с ней появлялись какие-то дорогие ей шкатулочки, книжки, вязанье, устанавливались свои, родные запахи… Возникал ее мир – яркий, добротный, может быть, не слишком модный в сиюминутном понимании, но непременно функциональный, изумительно отлаженный.