Годы оккупации - Эрнст Юнгер

Так вот, тогда-то я и предпринял первое сожжение или, точнее говоря, побросал большое количество бумаг в мусорные ящики во дворе, среди прочего — дневники начиная с 1919 года, стихотворения, переписку. Я сделал это без сожаления; события имели тенденцию к реализации. Надо было сбросить балласт. Это было даже приятно.

Во дворе было темно; сгущались сумерки. Окна были уже освещены, на самом верху — окно доктора фон Леера, талантливого лингвиста и ярого антисемита, брошюры которого продавались сейчас на улицах. Мне казалось, что вряд ли в этом много приятного. Под ним жил член немецкой национальной партии, не помню, кем он был по профессии, ему, по всей видимости, было не по себе от происходящего. Кстати, это он донес на меня. Вероятно, он внезапно ощутил острую, необоримую потребность совершить поступок, демонстрирующий его лояльность. В таком случае всегда в первую очередь вспоминают того, кто живет этажом ниже.

Когда я запихивал бумаги в ящики и присыпал их золой, во двор вышел наш портье, социал-демократ, с выражениями сочувствия, которое он, правда, не столько высказывал словами, сколько показывал своим приветливым поведением. В городе уже носились мрачные слухи. Газеты еще печатали такие новости, которые на самом деле уже были табу, но без комментария. Например, можно было прочесть о том, что в каком-то лесочке обнаружены трупы, но при этом не высказывалось никаких предположений, чьих рук это дело. Ни один прокурор уже не интересовался этим вопросом. Среди убитых был один известный ясновидящий — черта символическая.

Попадаются в жизни такие промежуточные эпизоды, обыкновенно второстепенного значения, происходившие точно во сне, которые запоминаются лучше и отчетливее, чем отрезки, богатые событиями. Таким для меня навсегда остался этот двор — унылый каменный колодец, окруженный со всех сторон квартирами бюргеров средней руки, на котором я хоронил свои бумаги. Теперь всюду сжигали бумагу. Надвигалась гроза, и муравьишки засуетились.

Кирххорст, 25 августа 1945 г.

Продолжал составление таблиц. «Ver-» как приставка магического влияния, медленных и, как правило, незаметных перемен как к лучшему, так и к худшему, является приставкой сокровенного действия. К консервативному и позитивному по своей направленности «er-» тут добавлено «v» в качестве преобразующего, раскачивающего, претворяющего в нечто другое звука. Присоединим мысленно обе приставки к словам:

arbeiten hungern mitteln bohren kaufen setzen gießden klingen steigen graben langen wachsen greifen leben weisen handeln losen wirken hören mieten ziehen

При сравнении выявляется, во-первых, соединяющее, связующее, но также и ослабляющее значение этой приставки. Однако понесенная утрата не является абсолютной. Тут требуется нигилистическое zer-.

Крест человека заключается в том, что человек одновременно есть реальнейшая реальность и абстрактнейшая абстрактность. Вот два лезвия тех ножниц, которыми он удерживается в границах своей меры, на коротком поводке.

Газеты сообщают, что Петэн приговорен к смертной казни. Де Голль заменил ее пожизненным заключением.

Заключив в 1940 году перемирие, Петэн сделал то, чего от всей души желал его народ, считая это единственно правильным. Ему, воевавшему под Верденом, это наверняка далось нелегко. Я сам видел колонны военнопленных, запрудившие пыльные дороги под палящим июльским солнцем, они выкрикивали его имя как имя своего спасителя.

Окажись бы на его месте какой-нибудь Гамбетта,[98] Франция лежала бы сегодня в таких же развалинах, как Германия. И от Парижа тоже не осталось бы камня на камне. Продолжение войны привело бы к оккупации всей Франции и Северной Африки и, вероятно, вступлению в войну Испании. Этот народ, которому еще было что терять, проявил верный инстинкт, отказавшись от той славы, которая расцветает на почве дымящихся развалин.

Кроме того, это отчасти было симптоматично. Скорый отказ от сопротивления свидетельствовал о том, что национальные государства старого образца теперь навсегда отошли в прошлое. Благополучный исход войны зависел от удачного стечения обстоятельств, главным образом оттого, что Франция вступила в союз с империями, которые, хоть и неохотно, позволили ей разделить с ними плоды победы. Слабость, связанная с внутренним устройством, по-прежнему остается и вызовет появление новых симптомов, если не лечить основную причину.

Германия проиграла войну по той же причине, с более существенными затратами и без крепких союзников. Подобно тому, как Первую мировую войну она проиграла как монархия, наряду с Россией и Австрией, она проиграла и Вторую в качестве прогрессивного национального государства, наряду с Францией и Италией. Тот факт, что поражение распространилось на участников по обе стороны фронта, подтверждает его неизбежность. Первым долгом требуется осознание этого факта. Попытка продолжить все, опираясь на национальное государство, утверждая свой суверенитет в его рамках, заранее обречена на неудачу. Национальная политика, не желающая выходить на более широкую арену, возможно, мирового уровня, в дальнейшем бесперспективна. Что ни говори, прогресс все-таки есть.

Кирххорст, 26 августа 1945 г.

Год чрезвычайно сырой, по всем признакам — грибной год. Обыкновенно я просыпаюсь около восьми часов и читаю Библию под дождик за окнрм, затем вожусь с какой-нибудь максимой Ривароля, поворачиваю ее так и сяк, пока Перпетуя не принесет завтрак.

Ривароль принадлежит к тем писателям, по которым можно ощутить вкус западных условий. Он рано созрел, и это привело к тому, что только теперь он стал поддаваться переводу. Это в той же степени относится к его риторике и сопряжению мыслей, как и к языку в целом. Немецкий язык с тех пор перешел в жидкую фазу, и этот процесс еще не закончился. Можно вытягивать предложения, как стекло из плавильного тигля, чтобы увидеть, как легко эта масса стекает каплями.

В нынешнем переводе останется меньше пробелов, меньше пузырьков, чем в прежнее время. К тому же опыт наполнил смыслом наши политические термины. Они подверглись синхронизации. Это одна из причин, почему мы после этой второй, более страшной войны, вероятно, скорее, чем после первой, «поладим по-хорошему» с Францией.

Кирххорст, 27 августа 1945 г.

В саду. Ночи уже становятся холоднее, и капуста по утрам покрывается серебристым налетом, а на заборах жемчужной пеленой повисли сети паутины. Бабочки в ленивой истоме расправляют на солнце крылышки. Я видел, как лисичка распускала пронизанные огнем кирпично-красные крылышки. Это навело меня на мечты, в которых я видел страну, где гамма красок звучнее и дома, озаренные этим пламенем, так и горят среди золотисто-зеленой ивовой листвы, переливающейся как крылышки жука. В нашем туманном, меланхолическом мире все краски звучат приглушенно, лишь самой кромкой погружаясь в мир чувственных ощущений.

Пополудни ходил по грибы на Ольдгорстское торфяное болото. В эти голодные годы приходится тратить больше времени на добывание пищи, пускаться в долгие походы по отдаленным местам. То есть надо увеличить затраты труда. Или нужно специализироваться на неизвестных, редких сортах, которые легко спутать с чем-то другим — способ более элегантный. Это относится к любой конкуренции: приходится напрягать либо мускулы, либо ум. Крайний предел лежит в области акробатики. Либо напряжение выходит за рамки возможного, либо чрезмерным становится риск, как в данном случае, из-за ядовитых грибов.

Кирххорст, 28 августа 1945 г.

Почты все нет. Я видел, что потерял матушку и разыскивал ее на каком-то вокзале. В мире снов вокзалы всегда означают опасность, они символизируют блуждания на земном пути, земные утраты, земные тревоги, упущенные встречи и нескончаемое ожидание во временном плане. Это места, где переживается громадное отчуждение.

В солнечных лучах еще летают ласточки; но они уже собираются в стаи. Мелкие голубые астры стоят в полном цвету. По утрам на их венчиках упиваются первыми лучами солнца оцепеневшие цветочные мушки. Выйдя спозаранку, я нахожу на дорожках две-три желтые груши, нападавшие за ночь. Словно золотая стрелка, движется солнце по цветочно-плодовому циферблату великих часов.

Продолжал Ривароля. Перевод похож на стряпню: как правило, женщины лучше приспособлены для этого занятия. Но для больших блюд и тонких кушаний все-таки приглашают поваров.

Кирххорст, 29 августа 1945 г.

По поручению швейцарских друзей меня навестил Франсуа де Дисбак, дипломат из Берна. Такие посетители приходят в наши дни не столько для того, чтобы тебя проведать и узнать, как ты поживаешь, сколько для того, чтобы удостовериться, что ты вообще еще жив. Как на поле боя.