Первый парень на «горшке» - Тата Кит

Осмотрелась вокруг, на мгновение остановила взгляд на мне и, вздохнув, утопала в свою комнату. А я, как дебил, остался один в их гостиной, которая зал и ждал следующего раунда их словесной перепалки.

Но вместо того, чтобы продолжать строить из себя самую умную, Гусыня выпорхнула из своей комнаты с полотенцами в руках и зашла в помещение, которое Николаевич называл своим кабинетом.

Зашумела вода.

Ну, да. Кабинет. А я, дурак, хожу в уличный туалет-теремок и моюсь в филиале Ада.

А еще из них троих был готов идти на неведанную дискотеку только я. Настолько «увлекся» стиркой, что решил не ограничиваться трусами и затем постирал ещё и остальные свои вещи, чтобы хоть на одно местное мероприятие не идти как колхозник.

Николаевич вышел из своей комнаты и, недовольно поправляя на себе одежду, которая неплохо на нем смотрелась, посмотрел сначала на сове отражение, а потом на меня:

– Ну, что? Как?

– Нормально, – дернул я плечом. Опустил взгляд ниже. – Носки снимите.

– Модники, етить! – ругнулся он себе под нос, но носки, всё же, снял.

Через несколько минут недовольного ворчания Николаевича перед зеркалом открылась дверь и к нам вышла Гусыня, обмотанная полотенцами как после душа.

– Ну, Гу́ся! Ну, ёмаё! – недовольно тряс руками мужик. – Ну, такую шутку убила!

– Предупреждать надо, – хитро она улыбнулась. – И это тебе за плохое поведение. Рамиль, – обратилась она ко мне, поправляя на голове полотенце. – Я там тебе достала зубную щетку. Она новая. Вдруг пригодится. Зелёная, – рассказала она основное и скрылась в своей комнате, из которой слышались шуршания, тихие напевания под нос и рёв фена.

Я же, пока Николаевич придирчиво разглядывал себя в отражении высокого зеркала, наконец, почистил зубы и привел волосы в относительный порядок. Правда ничего, кроме пальцев для того, чтобы себя причесать, не обнаружил. Походу, Гусыня любит порядок и все свои штучки хранит только в своей комнате.

Я и Николаевич уже были готовы. Гусыня всё еще ковырялась и шуршала в своей комнате, поэтому мы не нашли иного занятия, кроме как сидеть на диване и смотреть на дверь ее комнаты, ожидая, когда она уже, наконец, выйдет и мы потащимся на дискотеку.

И вот, случилось: дверная ручка повернулась, дверь медленно открылась и к нам вышла Гусыня… Нет. Не так.

К нам вышла Августина.

Белое, кажется, шелковое платье, на тонких бретелях невероятно оттеняло её загар и делало гладкую кожу сияющей. Серебристые босоножки на стройных ногах я заметил только тогда, когда она сделала несколько шагов по деревянному полу. Черные как вороново крыло волосы были уложены волнами и служили жгучим контрастом с нежностью платья.

– Идём? Или кто-то ещё хочет со мной поспорить? – на губах, изогнутых в ухмылку, блеснула помада, не сильно отличающаяся оттенком от естественного цвета её губ.

– Тебя переспоришь, ага, – вздохнул её батя и первым встал с дивана. – Идём, Рамилька. И швабру с собой прихвати.

– Зачем? – отмер я и тоже встал.

– Слюни свои будешь подбирать. Диван, вон, уже намочил.

Глава 20. Рамиль

Дискотека, и правда, восьмидесятых. Как телепортом нас выкинуло в то время, когда в моде ещё были странные мастерки на все случаи жизни аляпистой расцветки. Петушиные начесы на головах, розовые и голубые тени на женских веках, и густые усы, к счастью, только у мужиков. Хотя… видел я тут одну бабку, которая пришла в ярких розовых трусах поверх черных лосин и шевельнула в мою сторону усами над ярко-розовыми губами.

Брр…

После этой деревни мне точно понадобится какая-нибудь реабилитация.

Едва мы попали в клуб, в который на тот момент только-только начал стягиваться народ, как Гусыня сразу взяла всех своих «ребят» в оборот и распределила роли. Проверила всё ли готово, пощелкала оборудование, которое, походу, у них здесь с восьмидесятых годов так и хранится, и растворилась где-то в толпе. Приветствуя гостей, отдавала комплименты их, с позволения сказать, нарядам. Она говорила абсолютно с каждым и каждый говорил с ней, улыбался и касался плеча или пожимал руку. Я будто попал на мероприятие, где Августина являлась светской личностью, которая у всех была в почёте. И, если говорить откровенно, то она и в самом деле отличалась от них всех некоторой статью, уверенностью в движениях и каким-то внутренним спокойствием и умиротворением. Словно она всё это проделывала уже миллион раз и ей совершенно не сложно проделать всё то же самое в миллион первый. Выше всех их казалась, что ли…

Мне же она не доверила даже убрать куст с подоконника, чтобы его никто не уронил. Сама всё сделала.

Николаевич, видимо, зная повадки своей дочери, даже помощь предлагать не стал – сразу слился в беседку к мужикам, которую они превратили в курилку. А мне осталось место у темной стены, откуда я смотрел на то, как зал наполняется затхлым пыльным прошлым, а всё это событие местного масштаба освещают какие-то круглые белые пластиковые тарелки, прибитые по периметру всего зала. И сменяют в них друг друга цветные огоньки. Кажется, эта штука называется светомузыкой, если я правильно помню батины старые воспоминания.

Помялся с ноги на ногу, скрестил их в лодыжках и уставился перед собой, с облегчением заметив, как прямо на меня через весь зал неслась Августина в белом платье, чистота которого была видна даже в этом полумраке. Её воинственны взгляд черных глаз был направлен прямо на меня. В какой-то момент я даже напрягся, что мне может влететь от нее каблуком, но затем быстро вспомнил, что ещё нигде за сегодня накосячить не успел. Или успел? Чёрт знает этих женщин! Они сами решают, когда и как ты накосячил, а сам ты об этом узнаешь только тогда, когда получишь по хребтине.

– А, ну, стоять! – внезапно рыкнула Гусыня, едва не перекрикивая музыку.

И только сейчас я понял, что смотрела она не на меня, а на окно рядом со мной, через которое пацаны передавали друг другу пиво.

– Вы офонарели?! – шипела она на них, отбирая бутылки, которых и так было всего две.