Похоронный марш марионеток - Фрэнк Фелитта

Говард показал на кнопку, видеоинженер легонько ударил по ней пальцем, и по экрану телемонитора побежали титры. Не отрывая глаз от экрана, Говард показал Сафрану поднятый вверх большой палец, означавший «все прошло великолепно», и быстро указал на клавишу включения фонограммы. Инженер запустил музыкальный блок.

Сафран, с удовлетворением посмотрев на свое имя, первой строкой и крупными буквами пробежавшее по экрану монитора, взял у Моники трубку.

— Сафран слушает, — сказал он, в то время как Моника вытирала ему лицо полотенцем.

На том конце провода ответили не сразу, а когда ответили, голос показался Сафрану очень-очень далеким. Это не был звонок поклонника. Говорили неспешно, но в голосе чувствовались волнение и напряженность. Он звучал глухо и бесцветно, словно доносился из студии со старыми, барахлившими микрофонами.

— У меня есть информация, — сообщил голос.

— Да? Какого рода?

— Я хочу сказать, мне понравился ваш выпуск новостей, мистер Сафран. Думаю, вы двигаетесь в правильном направлении и моя информация может вас заинтересовать. Ну, конечно, в том случае, если вы действительно хотите узнать правду об убийствах.

Сафран аккуратно отстранил Монику и перебрался в угол, где ни она, ни режиссер, ни видеоинженер, ни входившая в аппаратную команда следующей программы не могли его слышать.

— Разумеется, я хочу узнать правду. — Сафран инстинктивно понизил голос, как делают обычно в тех случаях, когда хотят удержать собеседника. — Вы же это знаете. Мне действительно нужна правда. Так какую информацию вы хотите мне сообщить?

— Ту, которую вам никогда не сообщит лейтенант… То, что он отказывается признать…

Сафран прижал трубку к губам.

— Что вы знаете о Сантомассимо?

— О черт!.. Я…

— Нет, нет… не вешайте трубку! Мне нужна информация! Очень нужна!

На том конце воцарилось долгое молчание. Сафран слышал лишь размеренное дыхание неизвестного. Моника удивленно посмотрела на Сафрана, но он отвернулся и еще глубже забился в угол.

— Что за информация? — настаивал Сафран.

— Но прежде давайте поговорим о…

— Хорошо.

— О деньгах.

Сафран сглотнул.

— Что вы имеете в виду?

— Сколько вы заплатите? — нетерпеливо спросил голос.

— Ну, я даже не знаю. Все зависит от того, насколько ценна информация. Возможно, пару сотен долларов.

Снова возникла пауза, потом неизвестный на другом конце провода еле слышно выругался. Затем его голос зазвучал вновь, на этот раз спокойно и твердо:

— Две тысячи долларов.

— Забудьте. Это нереально. Подождите. Вы полицейский? Вы работаете с Сантомассимо?

— Какое вам, черт возьми, дело, кто я? Я и о профессоре Куинн знаю, Сафран. Мне также известно, почему она получила роль в этой мелодраме. Но, чтобы узнать это, вам придется заплатить.

Сафран снова вспотел. Его охватили возбуждение и какой-то необъяснимый, до дрожи в коленях страх.

— Послушайте, — начал он, — у меня нет таких денег. Может быть, мы сойдемся на пятистах?

— Тысяча.

— Подождите…

Сафран пытался сообразить, где он сможет раздобыть такую сумму наличными в это время.

Фрэнк Говард надевал плащ, собираясь уходить. Сафран, закрыв рукой трубку, повернулся к нему.

— Фрэнк, — хрипло позвал он, — задержись на минутку. — И снова заговорил в трубку: — Хорошо, я согласен. Встретимся у входа в студию. Вы знаете, где это?

— Нет, мистер Сафран, мы встретимся там, где я вам скажу.

— Ну и где же?

Сафран слушал. Слышно было плохо. На том конце провода бессвязно бубнили, голос куда-то пропадал, снова появлялся, сыпался мат. Наконец неизвестный назвал место. Сафран, изрядно удивленный, нахмурился.

— Что? А почему там? О господи…

В голливудской квартире, забитой книгами, папками, музыкальными инструментами, катушками с пленкой, кассетами, фотоснимками и разным хламом, человек записывал этот разговор на магнитофон. На столе, как на алтаре, стояли фотографии Альфреда Хичкока. Стена, возле которой стоял холодильник, была обклеена постерами к фильмам мастера: «Веревка», «К северу через северо-запад», «Саботаж»,102 «Птицы».

Человек улыбался, наслаждаясь нетерпеливым любопытством Сафрана, пальцы теребили телефонный провод.

Рекламные плакаты поблескивали и казались более реальными, чем сливавшийся с полумраком силуэт.

— Почему там? — передразнил он в трубку Сафрана. — Да потому, черт возьми… потому…

Человек вытянул шею, рассматривая длинный плакат, блестевший в тусклом свете уличных фонарей, который проникал в открытое окно. На плакате крупными буквами было написано: «Иностранный корреспондент»,103 ниже, чуть мельче: Альфред Хичкок. Картинка изображала мужчину, падавшего с церковной колокольни.

Неизвестный вновь поднес трубку телефона к уху. Впервые его голос зазвучал дружелюбно и непринужденно.

— Потому что это нечто эксклюзивное, — сказал он весело. — Нечто предназначенное только для вас.

Долгие годы достроек и реконструкций сделали церковь Святого Амоса104 довольно громоздким сооружением. Над центральной частью Лос-Анджелеса на фоне ночных облаков черной тенью возвышался силуэт колокольни.

Маленький блестящий «вольво» Сафрана остановился напротив узкой дорожки, которая вела к церкви. На Сафране была все та же спортивная куртка. Он чувствовал себя подсадной уткой, поскольку оказался в районе с весьма криминальной репутацией. Некогда церковь Святого Амоса была богатой и процветающей. Сейчас даже объявление о проповеди, которая должна была состояться на следующей неделе, криво стояло на маленькой запущенной лужайке.

Сафран стремительно взбежал по ступенькам, и густая тень церкви поглотила его. Двери были открыты. Он вошел внутрь и замер, давая возможность глазам привыкнуть к темноте.

Мерцающий свет, источник которого он никак не мог определить, бросал отблески на распятие на стене и на ряд картин в золоченых рамах, изображавших Страсти Господни. Сухие, покрытые слоем пыли цветы виднелись около маленькой двери. В запертых стеклянных шкафах у забитого досками окна хранились сборники церковных гимнов.

Со стен, покрытых пятнами сырости, местами отваливалась штукатурка. Сафран подошел к маленькой двери и открыл ее. Это была ризница. На алтаре догорало несколько свечей, стоял небольшой медный крест и лежала поминальная табличка в черной рамке. Возле алтаря находился поникший букет живых цветов; по всей видимости, кто-то недавно умер. У немногочисленных церковных скамей со спинками лежали сильно потертые коврики для преклонения колен.

Сафран молча закрыл дверь. Оглядевшись, он увидел еще одну дверь и направился к ней. Она была деревянной, покосившейся и рассохшейся от времени. Он поколебался, а потом осторожно налег на дверь. Со второго раза она поддалась и на удивление легко открылась. Очевидно, петли были хорошо смазаны.

Сафран заглянул в проем и увидел витую лестницу высотой футов в сто пятьдесят, уходившую вверх на колокольню.

Он постоял какое-то время, разглядывая лестницу и вытирая пот. Его не прельщала идея втискивать свое объемное тело в этот узкий тоннель и карабкаться по ступенькам наверх. От одной мысли об этом у него начинался приступ клаустрофобии. Но перспектива прогреметь на всю страну новостями о серийных убийствах увлекала. Голос неизвестного в телефоне приглашал его именно на колокольню.

И Сафран шагнул на лестницу. Деревянные, чуть наклонные ступеньки истерлись настолько, что его шикарные ботинки едва не соскальзывали с них. В начале лестницы перил не было, и ему приходилось прижиматься к цементной стене, чтобы не упасть. Казалось, он ползет внутри каменной кишки. Наконец появились перила, и он смог, ухватившись за них, принять вертикальное положение. Сафран глянул вниз: подножие лестницы было уже далеко.

Он остановился. Вокруг не было ничего, кроме цементированных стен и паутины. Ему стало неуютно. А вдруг кто-то решил над ним подшутить? Его коллеги — мастера на разного рода розыгрыши. А может быть, это кто-то из полицейских? Неужели Сантомассимо способен на такое? Сафран прислушался. Скрипнула ступенька, и вновь воцарилась тишина.

Сафран ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке. Было холодно, а он задыхался, и пот лился с него ручьями. Сверху, из-под купола колокольни, тянуло ледяным сквозняком.

Сафран добрался до конца лестницы и вытянул шею, рассматривая площадку колокольни. Купол в диаметре был около десяти футов, почти все пространство занимал черный колокол, оставляя лишь узкий круговой проход. Ветер бесновался, завывал, свистел. У Сафрана закружилась голова.

— Э-й-й! — позвал он. — Здесь есть кто-нибудь?