Как приручить дракона (СИ) - Капба Евгений Адгурович

Вот именно потому я и бродил туда-сюда с кружкой чаю и посматривал по сторонам, пытаясь вызвать в голове какую-то ассоциацию. И забрел наконец в ванную. А точнее — в совмещенный санузел. И уставился на беленькую такую крохотную дверцу за туалетом в стенке. За такой дверцей располагались вентили и трубы, иногда — счетчики горячей и холодной воды. И тут в мозгу моем стрикнуло!

В раннем подростковом возрасте я попал под мафиозное обаяние книги Марио Пьюзо про «Крестного отца». И меня сильно впечатлил эпизод, в котором Майкл Корлеоне вышел в туалет и извлек там то ли из бачка, то ли из такой вот ниши пистолет, чтобы убить капитана полиции Макклоски и итальянца Соллоцо по кличке «Турок». И всякий раз в чужом туалете, в гостях или в каком-нибудь учреждении я пялился на такие дверцы и думал, что там можно спрятать пистолет. Иногда не выдерживал — и приоткрывал дверцу, и смотрел на вентили и трубы — не знаю, зачем. Мы вообще много всякой дичи непонятно зачем в детстве делаем, пока никто не видит.

И вот теперь я, поддавшись наитию, открыл эту беленькую металлическую дверцу за туалетным бачком и принялся вслепую обшаривать внутренности ниши. И — вуаля! Нащупал ключ, прилепленный изолентой! А потом…

— Однако! — сказал я, вытаскивая под неяркий свет лампочки накаливания самый настоящий пистолет. — Майкл Корлеоне, да? Марио Пьюзо?

Листья дубовые падают с ясеня, вот нихера себе так нихера себе, как говорил один знакомый старый журналист… Пистолет меня окончательно вывел из равновесия. Я выщелкнул магазин, взвесил на руке, глянул на блеснувший маслено патрон — обойма была полнехонька! Передернул затвор, нажал на спусковой крючок, металлически клацнув. Дурдом! В земщине огнестрел карается сроком от пяти до пятнадцати лет лишения свободы! А я еще и в виду не имею, как этот пистоль использовали! Может, на нем уже три трупа?

И тут в дверь постучали. Громко, настойчиво:

— ТУК! ТУК! ТУК! — зараза, как же не вовремя!

Я сунул пистолет и ключ обратно в нишу, закрыл дверцу, выключил свет, закрыл дверь в ванную и с бешеным сердцебиением направился в коридор. Входная дверь в этот момент отворилась, и в мою квартиру бесцеремонно ввалился Жевуский своей собственной лысоватой жирненькой персоной.

— Ба-а-а, пане Пепеляев-Горинович! Добрадзень! — он развел руки в стороны, как будто хотел меня обнять.

— За каким бесом вы здесь, Жевуский? — с полоборота завелся я.

Этот боров прикрыл за собой дверь и прошел в комнату — как был, в ботинках.

— Я пер-р-рдоле, Георгий Серафимович, что это за конура? О, курва! В такой будзе нават пес не бедже хчел мешкаць… — эта манера говорить на лютой смеси из русских, белорусских и польских слов страшно меня бесила. Но Жевускому было наплевать, он ходил туда-сюда и разглагольствовал: — Вы шляхтич, пан. Зачем вы здесь? Для чего уцекаешь пжед своим пржзначением? У нас ведь к вам вполне деловое предложение: восстановление дворянского титула, добжи гроши, миесце под слонцем, мешканье в Несвижской юридике не таке, як эта пся буда…

— Заткнитесь и выметайтесь из моего дома, Жевуский, — я сложил руки на груди и сверлил его взглядом.

— Ой-ой, это что — шляхетный гонор проснулся в нашем скромняге? Что, вы не такой памяркоуны, абыякавы и обоетны, як тутейшее быдло?

— Еще одно слово в таком тоне — и я спущу вас с лестницы, — у меня снова со страшной силой чесались руки.

— ДАВАЙ УБЬЕМ ЕГО! — предложил дракон. — МЫ УБЬЕМ ЕГО, ЗАТАЩИМ ТЕЛО В ВАННУЮ, РАЗРУБИМ НА КУСКИ, СЛОЖИМ ИХ В МУСОРНЫЕ ПАКЕТЫ И ОТНЕСЕМ НА СВАЛКУ. СОБАКИ ОБГЛОДАЮТ ЖИРДЯЯ ТАК, ЧТО РОДНАЯ МАТЬ НЕ УЗНАЕТ.

Жевуский не слышал дракона, иначе его самоуверенное красное лицо явно приобрело бы другой оттенок. А так — он как-то по-особенному пошевелил ладонями и спросил:

— Да-а-а? — я вдруг увидел, как занавески зашевелились под порывами ветра, а оконное стекло покрылось изморозью.

В июне. Чертова магия! Я начинал ее потихоньку ненавидеть. Куда там всем остальным причинам человеческого неравенства: физиологии, социальному положению, богатству, времени и месту рождения. Магия — вот величайший разделитель… И никакой кольт ничего уравнять не сможет. Разве что… Разве что кольт в руках нулевки?

— Меня не интересуют предложения Радзивиллов, понимаете? — попытался воззвать к его рассудку я. — У меня есть жилье, работа…

— Сколько вам заплатил Сыскной приказ за рейд в Хтонь и скелет Сущности? Пятьдесят тысяч? Сто? — не унимался он, перейдя на чистый русский. — Вижу по вашему лицу, что меньше, гораздо меньше! Знаете, какую цену дают за один только драконий зуб на черном рынке? Десять тысяч денег! Это чудовищно редкий ингредиент! Знаете, когда в последний раз артефакторам Государства Российского доставался такой материал…

— Немедленно покиньте мой дом, — я одним большим шагом приблизился к нему вплотную. — Хватит пускать ветры и вымораживать мне квартиру, на меня это не производит ровным счетом никакого впечатления.

— Да неужели? — нехорошо прищурился он, и его ладонь стала покрываться слоем льда, превращаясь в морозный клинок.

— Жевуский, — мне дорогого стоило сдерживаться. — Я — нулевка. Рядом со мной ты — просто жирный наглый мерзавец, ни больше, ни меньше… Твоя магия здесь ничего не значит, так что поберегись. Я напоминаю об этом тебе в самый последний раз. Спущу с лестницы, ей-Богу.

— Ладно! — обледенение на его ладонях мигом сошло на нет, и пан выхватил из кармана пиджака смартфон. — Сколько? Сколько тебе заплатить? Назови реквизиты — я переведу любую сумму, прямо сейчас! И завтра же ты собираешь манатки и переезжаешь в Несвиж. Будешь жить припеваючи, представь: пекны дивчины, найлепше едзенне, добры самоход! Не будь своим батькой, Пепеляев! Он так и помер из-за своей принципиальности, в нищете, в земщине, как собака под забором…

Ох, зря он это сказал! Я врезал ему крепко, наотмашь, чувствуя, как деформируется под моим кулаком жирная рожа, и, пока посланец Радзивиллов пытался очухаться, распахнул дверь, ухватил Жевуского за шкирки, и с натугой поволок к лестничному пролету. Сил — хватило!

— Я говорил, что с лестницы спущу? — напрягая бицепсы, я приподнял его — и отпустил.

— Кур-р-р-ва ма-а-аць! — толстяк покатился вниз по ступеням, расшибаясь в мясо, а я побежал следом и пинком направил его дальше — на следующий пролет.

Дело в том, что самое мое яркое воспоминание об отце — это именно то, как он спускал с лестницы какого-то типа, кажется — из заочников. Дело было летом, в такую же темную и жаркую ночь, как и эта. Назавтра у них должен был пройти экзамен, и возрастной уже студент напросился на встречу. Верите, нет — мой папа вправду думал, что он хочет позаниматься, прояснить напоследок какие-то моменты, и готов был помочь человеку совершенно бесплатно, видя такое рвение. Но когда в руках визитера появились часы в бархатной упаковке, и прозвучал прямой намек на взятку — отец рассвирепел. В такой ярости я никогда его не видел! Тот тип летел до самого первого этажа, и следом за ним летели часы…

Так что зря он вспомнил папу, этот Жевуский. Я просто был обязан сделать то, что сделал — в память об отце. Думаю, он бы одобрил такое решение. И плевать на последствия!

Уже в районе второго этажа, направляемый моими пинками, дерьмовый подпанок едва не сбил с ног поднимающегося по ступеням Женю Зборовского. Молодой мужчина глянул сначала на него, потом — на меня, поиграл желваками, ничего не сказал, перешагнул толстяка — и пошел вверх.

А я дотащил Жевуского до подъездной двери, вышвырнул наружу и, пытаясь унять дрожь в коленях, по заляпанным кровью ступеням стал подниматься на свой четвертый этаж. И снова встретил соседа. Он стоял на площадке, сунув свои жилистые руки в карманы, и вопросительно смотрел на меня.

— Пришел в мой дом, оскорблял моего отца, хотел меня купить с потрохами, — зачем-то пояснил я. — Я его несколько раз предупредил… Ты не подумай, я не такой. Я людей бить не люблю, я интеллигентный человек! Ну, хочешь — милицию вызови, пусть меня закроют? Не знаю, что еще сказать…