Блокадный ноктюрн - Алексей Ивакин

Когда в наспех вырытую траншею прыгали бойцы, когда тяжелые наши танки разворачивались для буксировки "Тигра", Кондрашов уже потерял сознание и на губах его пузырилась кровь. Но палец рефлекторно продолжал жать на спусковой крючок. Патроны уже кончились, но он продолжал жать.

И небо завертелось в странном танце дождевых моросящих капель.

ЛИНИЯ СЕРДЦА

(Май 2011)

День третий

А утром мы уже собрались на работу. На настоящую работу. Не такую как дома. Дома — там мы работаем, чтобы жить. Здесь мы работаем — для того, чтобы совесть была чистой. Не все так думают. И все так не говорят. Слишком это пафосно звучит, я знаю. Но мне надоело прятать себя под броней цинизма. Я, слишком сед, для того чтобы врать. Времени-то все меньше и меньше. Поэтому надо успеть сказать правду. И делать то, что ты считаешь должным. Считайте это пафосом. Мне наплевать.

С одной стороны — мы живем не будущим, а прошлым. Это страшно. У нас нет будущего. У нас только прошлое. С другой стороны, у многих и прошлого-то нет. Только сегодня. Только 'здесь и сейчас'. Так и меня когда-то учили на факультете психологии — 'живи здесь и сейчас'. С точки зрения психолога, это, может быть и правильно. С точки зрения меня — нет. Потому что человек тем и отличается от зверя, живущего в его душе — он помнит прошлое и делает будущее. Быть зверем — легко. Быть человеком — тяжелее. Но к этому надо, хотя бы, стремиться. Иначе всем нам каюк.

Если бы не эти бойцы, которых я пойду сегодня искать — мы были бы рабами третьего рейха.

Если бы не эти бойцы, я стал бы потреблядью, живущей ради очередного ломтя хлеба повкуснее, телевизора побольше, авто понавороченнее.

Они воюют до сих пор. Воюют за меня. За мою душу…

— Леха, опять книгу сочиняешь? — мощный удар в плечо едва не уронил меня с бревна, на котором я сижу и курю, бездумно глядя на пеплом подернувшиеся угольки утреннего костра…

— Блин, Юди! Я чуть сигарету не сожрал из-за тебя!

— Чего сочиняешь-то?

— Ничего.

Я не соврал. Я не сочиняю. Я вижу костер, морщась от сизого дыма. Я вдыхаю ароматный запах кофе с водкой. Я слышу кукушек, отсчитывающих минуты и часы до домовины тем, кто поливал огнем и кровью речку Черную, урочище Гайтолово, ЛЭП, Синявинские высоты… Кукушка, кукушка, сколько я в этот раз бойцов подниму? Молчит, сволочь…

— Жень, куда идем?

— Белоснежка, ты с нами, что ли? — кричит Дембель, старательно упаковывающий в разгрузку свои причиндалы — нож, лопатка, фонарик, аптечка, фляжка, тушенка. Зачем фонарик? А ни зачем. Темнать тут начинает аж в десять вечера. А сейчас девять утра. Неужели не вернемся до темноты? Да, конечно, вернемся. Но фонарик взять надо. Потому что, Поиск не прощает разгильдяйства. Уходишь на час? Возьми еды на сутки. Сколько раз бывало, когда бойца находили перед тем, как уже время идти в лагерь. И любой поисковик — нормальный поисковик — никогда не уйдет с раскопа, пока не поднимет последнюю махонькую косточку. Ох, и орал как-то Еж на Риту, когда она с детьми как-то пришла в час ночи.

И принесли они тогда трех бойцов. В темноте просеивали на ощупь землю. Искали. Дособирали. Утром, когда вернулись на место, чтобы поставить крест ребятам из сорок второго, снова перебрали землю — тяжелую, глинистую. Не нашли ни одной косточки.

И медальон тогда не нашли.

— С вами, Дембель! Куда ж вы без меня-то?

— Без тебя-то? За водкой и по бабам!

— Ну, тогда я точно с вами!

— Дед, — кричит Еж, проверяя рации. — Тебе-то куда по бабам, ты же седой и старый!

— Старый конь, он детка, борозды не портит, — важно говорю я.

— И глубоко не вспашет, — меланхолично говорит Ритка, заполняя очередной акт эксгумации.

— Что Рита, и твою борозду Дед глубоко не вспахал? — замирает Еж, изображая удивление.

— Как и твою… — так же меланхолично отбривает Мать.

Еж аж закашлялся.

От смеха.

Вот так у нас всегда. Не подначишь, не поешь.

От души я ему врезаю по спине. Чтобы больше не кашлял.

— Куда идем, Еж?

— Да вот, думаю на Квадратную.

Квадратная поляна…

Страшные там были бои. Очень страшные. Впрочем, как и высота 'Огурец', как и 'Невский пятачок', как и весь Ленинград.

Кстати, странно… Я этот город называю или Питером, или Ленинградом. Санкт-Петербургом только в кассах вокзалов.

— Туда, где вы в прошлом году нашли Штугу.

Штуга — 'STUG-III'. Немецкая самоходка. Ее прямым попаданием на куски. Ствол мы тащили вшестером два часа километр до дороги. А там загрузили на зыкинский 'Соболь'. А потом привезли в Киров, где он и валяется сейчас в музее. Посетители нашего музея непременно пинают эту дуру. Правильно и делают.

У меня, внезапно и резко, начинает болеть голова. Странно, обычно в лесу голова у меня не болит. Это дома бывают приступы — остаточные явления инсульта. И снимают их, как правило, либо цитрамон, либо алкоголь. Либо и то, и другое. В лесу ближе алкоголь. Он за пазухой. Во фляжке.

Глоток. Медленно легчает. Только в висках стучит.

— Дай-ка… — протягивает руку Еж.

— Это лекарство, — даю ему фляжку.

— Я знаю.

— Вечером дождь будет.

— Башка?

— Угу.

— Пить надо меньше, — он делает еще глоток. — Как тебя жена терпит?

— Она меня не терпит. Она меня любит, — парирую я.

— Мы тебя тоже полюбим вечером, Белоснежка! — Дембель, подслушав последнюю фразу, внезапно шлепает меня чуть ниже спины, отбирая, одновременно, фляжку из рук Ежа.

— Старый ты уж, со мной рядом спать, — и подмигиваю пацану, с рядом с которым сплю в землянке. — Вона смотри. В этом году Ванька мой любимец!

Тот краснеет и отпрыгивает в сторону. Все ржем. Даже Рита, которая пытается нахмуриться:

— Мужики, иди-ка вы на работу, а?

И мы уходим.

Еж. Я. Дембель. Змей. Буденный. Юди.

До поляны пара километров. От Чертова моста по дороге на восток. Слева лес. Справа поле, потом тоже лес. В лесу мелькают палатки — вот Тамбов, вот Северодвинск. Остальных не видно с дороги. По пути таблички — 'Мемориальная Зона! — Въезд запрещен!'

Захотел бы — не проехал бы иначе, чем на танке. В некоторых местах почти до колена грязи. Инстинкт поисковика заставляет скользить взглядом по обочинам. Кукла 'стопиццот'-летнего возраста — типичный пупс из детства восьмидесятников. Автомобильный номер — он-то откуда взялся? Бутылочка из-под йгоурта. Пустая полторашка пива. Презерватив. Когда-то и здесь было сухо. Пустой корпус от снаряда. Сто пятьдесят два миллиметра.

Когда-то и здесь была война.

Не верится…

А что тут веровать-то? Вот они — вороночки вдоль дороги.

А вот и она — Квадратная Поляна.

И только входим на нее — сюрприз сразу же. В центре поляны могильный холм. В прошлом году его не было. А на холмике — воткнут кем-то крест. На кресте приколочена табличка.

На табличке фломастером:

'Здесь покоятся останки трех бойцов РККА. Поисковики, похороните их!'

— Мать, Мать… Еж на связи.

— Чо надо? — отвечает рация.

— Не чо надо, а позывной говори, — выключив 'прием', Еж добавляет пару неласковых.

— Мать на приеме, скотина колючая!

— Давно бы так. Двух баб на Квадратную нам пошли.

— Еж, ты не уху ел?

— Мать, три бойца.

— Так поднимайте!

— Тут легкие, мы дальше упремся. Девок хватит.

Молчание. Шипение в эфире.

— Мать! Мать, Мать!

— Наташка к вам пойдет с Аней. Еще Катька приехала, тоже к вам пойдет.

— Да мне насрать кто. Через сколько придут?

— Через полчаса.

— Отбой связи.

Еж запихивает рацию в карман своей разгрузки:

— Дед, ты тут остаешься.

— Как же мы без Белоснежки-то? — возмущенно орет Дембель.

— Я-то чо? — возмущенно ору я.

— Ты старый. И ты нас найти сможешь. Примерно в километре на северо-восток. Валим.

И они исчезают в лесу.

Я остаюсь. И правильно остаюсь. Я, хотя тут и второй всего раз, не заблужусь. У меня какое-то идиотское чувство ориентации. В лесу я не теряюсь. А в городе — запросто. Бывает такое. Я — лесной человек. Жена так меня и называет ласково — волк. И как меня не корми, я смотрю в лес. В Демянский лес, в Новгородский, в Ленинградский…

Блин, как же башка болит. Точно дождь будет. Кидаю плащ от ОЗК. Укладываюсь на него около могилы. Достаю фляжку, дополненную водкой перед выходом. Банку тушенки открываю ножом. Хлебнул водки, не чокаясь. Не потому, что не с кем. А за вас, мужики. Закуриваю.

А вот ведь странное дело. Именно за такой случай нас называют гробокопателями.

Кто-то нашел останки трех человек. Решил, что это бойцы РККА. Принес сюда их. Закопал. Сделал могилу. Ну и оставить их уже в покое? Чего носить-то с места на место?

А кто их нашел? Грибники? Охотники?

Нет.

Ребята их нашли, которых называют 'черными'. Которые копают хабар. Потом продают и живут на него. А найденных бойцов прикапывают вот на таких местах.