Белоснежка должна умереть - Heлe Нойхаус

— А где же мне еще жить?

— Здесь. Или в моем доме в Тессине. Или в Гамбурге. — Она улыбнулась; последняя мысль показалась ей особенно удачной. — Точно! Полетим туда вместе! Дом тебе понравится. Он стоит прямо на берегу.

Тобиас заколебался.

— Но я же не могу бросить отца одного. Да и матери я сейчас нужен. Пусть она сначала поправится, тогда, может быть…

— Отсюда до Альтенхайна пятнадцать минут езды!

Надины зеленые глаза были прямо перед ним. Он чувствовал аромат ее кожи, ее шампуня. Каждый второй мужчина Германии был бы счастлив переехать к Наде фон Бредо, тем более по ее настоятельной просьбе. Что ему мешало принять ее предложение?

— Тоби! Пожалуйста! — Она взяла его лицо в свои ладони. — Я боюсь за тебя. Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Как представлю себе, что было бы, если бы этим типам подвернулся ты, а не эта девушка…

Амели! О ней он совершенно забыл! Она была в Альтенхайне, там, где прячется истина об этой страшной истории.

— Не волнуйся за меня, — успокоил он ее. — Я себя в обиду не дам.

— Я люблю тебя, Тоби.

— Я тоже люблю тебя, — ответил он и крепко прижал ее к себе.

— Шеф! — Кай Остерманн стоял в дверях своей комнаты с двумя листами бумаги в руке.

Боденштайн остановился.

— Что у тебя?

— Вот это только что прислали по факсу.

Остермамн протянул ему листы и пытливо взглянул на него. Но поскольку тот ничего не сказал, он тоже воздержался от комментариев.

— Спасибо, — сказал Боденштайн и с бьющимся сердцем пошел к себе.

Это была распечатка данных «мобильного позиционирования», то есть данные о перемещениях Козимы за последние две недели, которые он позавчера запросил в «Телекоме». В первый раз в жизни он использовал свои служебные полномочия в сугубо личных целях. Жажда получить ясность заглушила угрызения совести, и он совершил поступок, за который любой недоброжелатель мог бы обвинить его в злоупотреблении властью. Он сел за рабочий стол, собрался с духом и принялся изучать содержимое факса. То, что он увидел, рассеяло его последние сомнения. Козима действительно была в Майнце, но всего дважды и каждый раз не долее одного часа. Зато в течение восьми дней она по полдня проводила во Франкфурте. Боденштайн поставил локти на стол и, подперев руками подбородок, задумался. Потом взял трубку телефона и набрал рабочий номер Козимы. После второго гудка ему ответила Кира Гастхубер, администратор и помощник Козимы по всем организационным вопросам. Козима куда-то ненадолго уехала по делам, сообщила она и спросила, почему он не хочет позвонить ей на мобильный телефон.

«Потому что не хочу, чтобы она мне опять врала, дура!» — подумал Боденштайн. Он уже хотел закончить разговор, как вдруг на заднем плане услышал звонкий голосок своей младшей дочери. В голове у него сразу же хором затрещали все звонки аварийной сигнализации. Козима обычно брала с собой Софию, куда бы ни ехала. Почему она на этот раз оставила ее в офисе? Он спросил об этом Киру, но та бойко ответила, что Козима же отлучилась ненадолго, а София прекрасно себя чувствует с ней и с Рене.

Положив трубку, Боденштайн еще какое-то время сидел за столом, предаваясь мрачным раздумьям. Пять раз мобильный телефон Козимы был засечен на севере Франкфурта, в районе, ограниченном улицами Глаубургштрассе и Эдервег, Эккенхаймерштрассе и Эшерсхаймер-анлаге. На карте Франкфурта район выглядел маленьким, но это были сотни домов и тысячи квартир. Черт побери! Где она шляется? И главное — с кем? Как ему себя вести, если выяснится, что она действительно его обманывала? И почему он вообще решил, что ей нужно его обманывать? Ну, допустим, с сексом у них в последнее время было не так, как до рождения Софии, это неизбежные издержки прибавления семейства. Но говорить о неудовлетворенности Козимы, пожалуй, было бы преувеличением. Или не было бы?.. К своему стыду, он не смог припомнить, когда в последний раз спал с женой. Он напряг память и принялся высчитывать. Вспомнил! Это было в тот вечер, когда они навеселе, в прекрасном настроении пришли с дня рождения одного друга. Боденштайн достал свой календарь-ежедневник и стал искать эту дату. Ему вдруг стало не по себе: неужели он забыл записать день рождения Бернарда? Чем дольше он листал, тем тревожнее становилось у него на душе. Есть! Двадцатого сентября Бернард отметил свой пятидесятилетний юбилей в замке Йоханнисберг в Рейнгау. Не может этого быть!.. Боденштайн сконфуженно подсчитал, что не спал с Козимой уже два месяца. Может, он сам виноват, что Козима изменяет ему?

В дверь постучали. Вошла Николь Энгель.

— Что случилось? — спросил он.

— Когда ты собирался доложить мне о том, что старший комиссар Бенке без разрешения начальства по совместительству работает в погребке в Заксенхаузене? — произнесла она ледяным тоном.

Черт побери! Он совершенно забыл об этом из-за своих семейных проблем.

— Я сначала сам хотел с ним поговорить, — ответил Боденштайн. Он не стал выяснять, откуда ей опять все известно, и даже не попытался оправдываться. — Но у меня пока не было возможности сделать это.

— Сегодня вечером, в восемнадцать тридцать, у тебя будет такая возможность. Я вызвала Бенке к себе. Болен он или здоров — пусть только не явится! Так что думай, как ты будешь решать эту проблему.

Мобильный телефон зазвонил, еще когда он шел мимо таможенного контроля к выходу. Ларс Терлинден взял дипломат в другую руку и ответил на звонок. В Цюрихе ему сегодня пришлось целый день выслушивать нотации и угрозы членов правления банка, которые еще пару месяцев назад превозносили его как героя за ту самую сделку, за которую сегодня клеймили позором. Черт бы их всех побрал! Он, в конце концов, тоже не ясновидец. Откуда ему было знать, что этот доктор Маркус Шёнхаузен на самом деле Маттиас Мутцлер, что он совсем не из Потсдама, а из какой-то швабской деревни и что он жулик высочайшей квалификации! Если юридический отдел не справляется со своей задачей, то это не его проблема. Уже полетели чьи-то головы. И если он не придумает, чем компенсировать потерю этой девятизначной суммы, следующей будет его.

— Я через двадцать минут буду в офисе, — сказал он своей секретарше, когда перед ним открылись двери из матового стекла.

Он был вымотан, выжат как лимон и находился уже на пределе своих душевных сил. И это в тридцать-то лет! Засыпать он теперь мог, только приняв снотворное, аппетит пропал. Единственное, что он еще мог, — это пить. Ларс Терлинден знал, что он медленно, но верно превращается в алкоголика, но этой проблемой он займется потом, когда все будет позади. Хотя конца этой драмы пока не видно. Мировая экономика переживает кризис, обанкротились крупнейшие банки Америки. Банк «Леман бразерс»[14] был только началом. Его собственный работодатель, как-никак один из крупнейших банков Швейцарии, за последний год уволил уже пять тысяч сотрудников во всех своих зарубежных филиалах. Оставшиеся трясутся за свои места, все охвачены настоящим ужасом.

Телефон опять зазвонил. Он сунул его в карман и пошел дальше. Известие о банкротстве шёнхаузеновской империи недвижимости полтора месяца назад поразило его как гром среди ясного неба. За два дня до того он обедал с Шёнхаузеном в «Адлоне»,[15] и эта подлая скользкая тварь, этот сукин сын, которого уже ищет Интерпол, потому что он просто смылся, уже тогда знал о предстоящем банкротстве. Правда, ему, Ларсу Терлиндену, в последний момент чудом удалось документально подтвердить и продать значительную часть кредитных ценных бумаг инвесторам, но триста пятьдесят миллионов евро пропали безвозвратно.

Дорогу ему преградила какая-то женщина. Он хотел обойти ее, потому что очень спешил, но она не пропускала его и даже вдруг назвала по имени. Только после этого он узнал свою мать, которую не видел восемь лет.

— Ларс! — просительно повторила она. — Ларс, пожалуйста, подожди!

Она выглядела как всегда: изящная и очень ухоженная, золотистые белокурые волосы аккуратно подстрижены под пажа; скромный макияж, жемчужные бусы на загорелой груди. Она униженно улыбалась, и это сразу же взбесило его.

— Что тебе от меня нужно? — спросил он неприязненно. — Тебя прислал твой муж?

Он не смог заставить себя произнести слово «отец».

— Нет, Ларс. Ну подожди, пожалуйста!

Он обреченно закатил глаза и остановился. Ребенком он обожал, боготворил свою мать и болезненно переносил разлуку с ней, когда она в очередной раз отправлялась на несколько дней или недель в какое-нибудь путешествие, оставляя его и Тиса на попечение экономки. Он все прощал ей, боролся за ее любовь, но не получал ничего, кроме улыбки, красивых слов и обещаний. Только с годами он понял, что большего она и не могла ему дать, потому что сама ничего не имела. Кристина Терлинден была пустым сосудом, красивой бездушной оболочкой, начисто лишенной того, что называют личностью, женщиной, главным в жизни которой была роль репрезентативной супруги преуспевающего руководителя концерна Клаудиуса Терлиндена.