Спасти Каппеля! - Герман Романов

— В каждом из отрядов приказано сформировать истребительную группу, японцы передают по четыре «Ньюпора» и еще три в резерв. И еще получим бензин, запчасти, бомбы и оборудование.

— Откуда у них французские аэропланы? — удивился Вощилло.

— Я сам удивился, но военный министр пояснил, что делали их на островах по лицензии, и называли Ко 3. Надеюсь, что летать будут, хоть япошки их и мастерили. Французская все же конструкция. Но получим их, дай бог, только в феврале, вряд ли они торопиться будут.

— Ничего, нам «Сальмсонов» хватит, — Вощилло радостно потер ладони, хлопнул по бедрам. Много ли надо летчику для счастья?! Он прямо сейчас бы побежал к самолетам, если бы они уже стояли на расчищенной от снега взлетной полосе или в теплом бараке, что ангары заменяли.

— Хватит, — согласился Сергеев, и вкрадчивым голосом спросил:

— Хочешь в историю попасть, Миша?

— А что делать? — сразу насторожился Вощилло. — А то вместо анналов можно и в анал попасть! Это у нас запросто!

— Получим аэропланы, облетаем. Затем грузимся на платформы и идем до Нижнеудинска. Оттуда полетим парой к Красноярску. К императору Михаилу Александровичу для поддержки.

— Хоть сейчас готов! Был бы самолет!

— Будет, будет, — притворно взмахнул рукой Сергеев. — Только за эти дни про сон забудем, дел, сам знаешь, сколько стоит. Да и сам командующий с инспекцией послезавтра будет.

— Полковник Арчегов к нам прибудет?

— Ага. Спуску нам не даст, не надейся. Въедлив! — с нескрываемым восхищением отозвался Сергеев. Таково было отношение к возмутительно молодому, но талантливому командующему Сибирской армией. Или ненавидели, но втихую, сторонников данной позиции было немного, да и те «сычи»…

— Все готово, — бывший командующий НРА Политцентра Калашников говорил спокойным до жути голосом, вот только сцепленные до белизны костяшек пальцы могли бы поведать об ином. Хорошо, что его собеседник не мог этого видеть.

Это было не возбуждение — душа Калашникова клокотала яростью. Но Николаю Сергеевичу приходилось сдерживаться, ведь дешевая солдатская харчевня не лучшее место для встречи с товарищем по партии.

Они с Линдбергом сидели почти рядом, за грязным столом «забегаловки». Работа в эсеровском подполье многому их научила. Потому эсеры, демонстрируя равнодушие друг к другу, незаметно переговаривались краешками губ. Только здесь и сейчас они смогли встретиться — рядом с солдатскими казармами. Служивых в зале было множество — пообедать они могли исключительно в харчевне, ведь в холодном казенном здании из красного кирпича штрафникам по утрам и вечерам давали только кипяток с хлебом.

— Завтра в полдень, — тихо отозвался Линдберг. — Вологодский приедет. Он ваш, не промахнитесь.

— Сделаем, — прошептал Калашников и уткнулся в железную миску, неторопливо ковыряясь в ней ложкой. Перловка с мясом в глотку не лезла, что-что, а штрафников кормили днем хорошо. Но какая тут еда, когда ярость мщения колокольным звоном отбивала в мозгу только одно слово — «завтра».

— Иуду мы возьмем, у нас все готово, — донесся в ответ шепот Линдберга. И тут же заскрипела лавка, затем донеслось сытое рыгание с причмокиванием. Калашников скосил глазом в сторону, и в первое мгновение совершенно не узнал Марка Яковлевича. Типичный пролетарий в треухе и жеваном полушубке с испитым лицом, лишь только пронзительный знакомый блеск глаз сверкнул на секунду.

— Завтра, — прошептал Калашников и снова уткнулся взглядом в перловку. Неожиданно ему захотелось есть, и он принялся греметь ложкой, стараясь подхватить побольше кусочков мяса. На душе стало легче, ярость схлынула, уступив место ликованию. Ведь завтра все изменится — Вологодский и этот мерзкий иуда Яковлев будут убиты, жертвы их тирании отомщены, а партия снова выйдет из подполья и понесет слова правды людям. Партия вечна — выдержав колчаковщину, она переживет и жестокости арчеговщины.

И тут Калашникова снова захлестнуло яростью — он вспомнил, как избитый и истерзанный лежал на ледяном полу пакгауза. За окном слышался перестук колесных пар, а перед ним стоял этот полковник, что свирепее всех жандармов, вместе взятых.

Пережитое чувство дикого унижения неумолимо вырвалось из памяти и обрушилось на душу. Николай Сергеевич заскрипел зубами от гнева — такого прощать нельзя. Никогда! Этот полковник, а также его жена, что чешской подстилкой служила, должны ответить за все эти мерзости. Только тогда он снова почувствует себя нормальным человеком и не будет стыдиться смотреть в глаза товарищей по партии…

— Заканчивайте обедать, господа!

Зычный голос выдернул Калашникова от созидательных планов мести. Собрали в казармах штрафной роты каждой твари по паре, в основном разжалованных офицеров, хотя встречались и штатские. Командовал ротой, вот гримаса судьбы, бывший семеновский генерал Скипетров, что сейчас надрывал горло. Посмеяться можно — революционеры и отпетые черносотенцы в одной команде, в кошмарном сне такое не приснится. Загнали всех воевать под их паршивое бело-зеленое знамя.

Николай Сергеевич быстро доел кашу и, облизав ложку, засунул ее за голенище. За эту неделю он настолько втянулся в солдатскую лямку, что не замечал ни вони от немытых тел, ни дурного запашка в казарме. Пушечное мясо — штрафники — вся жизнь может уместиться в одну атаку на красные пулеметы. И не сбежишь, вон они, трупы незадачливых офицеров на сучьях висят, для пущей наглядности и поддержания дисциплины. Тоже хотели сбежать, но только китаезы бдят как церберы, за одного сбежавшего могут двух косоглазых запросто повесить. Но до сегодняшнего дня такого события еще не случалось…

— Выступление на Красноярск преждевременно, Федор Артурович. Нам пока не нужно торопиться. Железная дорога плотно забита чешскими эшелонами, требуется время на ее очистку. А потому необходимо продолжить подготовку батальонов, в пути это будет сделать невозможно…

— Я понимаю, Константин Иванович, — отозвался его собеседник, седоватый, рослый генерал явно преклонных, с точки зрения самого Арчегова, лет. Легендарному графу Келлеру зашкаливало за шестой десяток, но выглядел старик молодцевато, а глаза его прямо светились каким-то юношеским блеском. А уж здоров был, как медведь, и сложение такое же. Дуб прямо!

— Граф, завтра будут проведены учения, на которых будет отрабатываться атака бронепоездами при поддержке пехоты и артиллерии. Пока есть время, нужно наладить взаимодействие между частями. Потом просто не будет возможности для обучения. К сожалению, я не могу задействовать авиацию — новые аэропланы подойдут только через неделю, хотя есть надежда на лучшую работу железнодорожников.

— По крайней мере, пока я ехал, на Кругобайкальской дороге был порядок, почти такой же, как до войны.

Ермаков встал и прошелся по салону — союзники лишились значительной части подвижного состава, особенно комфортабельных «пульманов». А этот вагон вообще принадлежал генералу Сырову, что придавало определенную перчинку в его обладании. Константин вспомнил, как гневно сверкал глаз этого чешского Кутузова, и усмехнулся. Приятно осознавать, что поговорка «из грязи в князи» может иметь и обратный ход.

Но внутри он чувствовал холодок — не таким он представлял разговор с Келлером. Он настаивал перед Вологодским на назначении командующим именно графа, ведь тот имел в русской армии определенный вес и овеянное славой имя. Но премьер-министр как-то странно посмотрел на Константина, хотя между ними стали складываться вполне дружеские отношения, несмотря на возрастную разницу.

А может, и благодаря которой, ведь Петр Васильевич в отцы годился. Но тут Вологодский ему и резанул прямо, что Келлер сам категорически отказался принимать армию и будет служить на той должности, которую определит ему командующий. И снова бросил странный взгляд на Константина.

Встретившись сегодня первый раз с графом, приехавшим с утра из Иркутска, Константин был немного озадачен. Старый генерал больше слушал, чем говорил, а внимал так, что бывший подполковник ВДВ не уловил даже малейшей нотки фальши или наигранности. Зато расспрашивал за троих — генерала интересовало буквально все, начиная от ночной атаки Глазково и захвата чешских бронепоездов, до тактического взаимодействия различных родов войск, включая авиацию.

И это было удивительно — ведь Константин ожидал старческого тщеславия и некоторого высокомерного снобизма, пообщался за эти две недели с генералами как «старыми», так и новыми, «семеновской» или «колчаковской» выпечки. И не уловил в них интереса к военному искусству. Но Келлер держался совершенно иначе, а такое поведение, не укладывавшееся в представления, озадачивало настолько, что сейчас Арчегов-Ермаков решил рискнуть и спросить напрямую. Вряд ли генерал будет лукавить…