Волк среди волков - Ханс Фаллада

— Но девочка моя, Ида, золотце мое! — хныкала Туманша. — Ты погляди, на что она похожа: как тень на стенке… голая да голодная — не могу же я выкинуть ее такую…

— Не можете. Туман? Ах вот как, не можете! Что ж… посмотрим… в таком случае, я немедленно бросаю квартиру, фрау Туман!

— Девочка моя, Ида, — взмолилась Туманша, — ну подожди немного, пока не вернется ее мальчишка, ну ради меня!.. И тогда они у меня мигом съедут!.. Уходи же ты прочь с ее глаз, глупая! — шепнула она в раздражении Петре. Ей только б не видеть тебя, и она сразу угомонится!

— Я ухожу, — прошептала Петра и встала. Она вдруг смогла стоять и хорошо видела черную дыру, открытой в темный коридор кухонной двери, но лиц обеих женщин не видела. Она медленно зашагала, те говорили что-то еще, все быстрее, все громче, но слышала она неотчетливо и потому не понимала…

Зато она могла теперь идти, и она медленно прошла из светлой жаркой духоты к черной дыре. Дальше темный коридор с «их» дверью, нужно только войти, запереться — а там на кровать…

Но она прошла мимо, все было как во сне, ноги не слушались, шли не туда, куда приказывал мозг. Проходя, она кинула еще один взгляд в комнату. «Все-таки следовало бы застелить кровать», — подумала она и прошла мимо. Уже перед нею дверь на лестницу, и она ее открыла, сделала шаг через порог и опять притворила ее за собой.

Светлое справа и слева — это лица соседок.

— Что там у вас за скандал? — спрашивает одна.

— Никак они вас выкинули, фройляйн?

— Господи! Чисто покойница!

Но Петра только качает отрицательно головой. Ей нельзя заговорить, иначе она проснется и будет опять сидеть на кухне, и те будут спорить и кричать на нее… Надо тихо, очень тихо, а то рассеется сон… Она схватилась осторожно за перила, сошла на ступеньку вниз и в самом деле опустилась ниже. Это настоящая лестница из сновидения, по ней можно только спускаться, вверх идти нельзя.

Она спускается дальше.

Нужно спешить. Наверху опять открыли дверь, кто-то кричит ей: «Девочка, не дури! Куда ты так пойдешь голая? Скорей иди наверх, Ида тебя простила…»

Петра машет рукой и сходит еще на ступеньку. Она спускается ниже и ниже — на дно колодца. Но внизу ждут светлые ворота, как в сказке. Есть такая сказка, Вольфганг ей рассказывал. И вот она выходит светлыми воротами на солнце, идет узкими проходами, залитыми солнцем дворами… И вот перед нею улица, почти пустая, залитая ярким солнцем улица.

Петра посмотрела в одну сторону, в другую — где же Вольф?

Управляющий Мейер, Мейер-губан, в час дня, сразу же как началась работа на свекловичном поле, был уже на месте. Все шло в точности как он думал: приказчик Ковалевский, сущая тряпка, позволил бабам ковыряться зря, половина проклятущих сорняков преспокойно сидит еще в земле.

Коротышка Мейер сразу напыжился, краска прилила к его щекам, он заругался: «Что за свинство, стоять тут и заводить шашни с бабами, когда надо смотреть в оба… тряпка несчастная…» — и так далее, вся давно известная и при каждой неполадке повторяемая гамма — вверх и вниз по клавиатуре.

Приказчик Ковалевский покорно, без слова возражения, принял, опустив седую, почти белую голову, этот яростный поток и только время от времени собственными руками выдергивал из пыльной твердой земли чахлую травинку.

— Ваше дело не девок лапать, а надзирать за работой! — кричал Мейер. Но вам, конечно, приятней лапать!

Совсем неосновательный поклеп на старика. Но Мейер награжден взрывом смеха, говорящим о его успехе по женской части, и удаляется под тень сосен. Здесь его индюшечья краснота сразу перешла в нормальный для его лица цвет — здоровый, кирпичный загар, и он звонко расхохотался. Ну и задал он ему, старому дурню! Хватит на три дня вперед. Нужно владеть этим искусством — реветь от бешенства, когда ты ничуть не взбешен, а не то со здешним народом все здоровье потеряешь.

Ротмистр, даром что старый офицер и муштровальщик новобранцев, этого не умеет. Он, когда злится, становится бел как полотно и красен как рак и после каждой такой вспышки лежит потом целые сутки в полном изнеможении. Забавно, в самом деле, вот вам и великий человек!

Интересно, с какими людьми он сегодня вернется, если он вообще привезет кого-нибудь. Если привезет, то, конечно, это будут работники первый сорт, потому что их подрядил господин ротмистр… а уж он, Мейер, пусть соображает, как с ними поладить. И пожаловаться не смей!

Ну да как-нибудь обойдется. Он, коротышка Мейер, всегда умел ладить с великими людьми, лишь бы было притом две-три милых девушки. Аманда в общем вполне подходящая, но эти польки… у них совсем особая закваска, особый огонек, а главное — без выдумок. Мейер-губан, забывшись, запел вполголоса: «Мне что девочка, что роза — я на них плевал!»

— Молодой человек, вы тут не одни! — проговорил дребезжащий голос — и, вздрогнув, Мейер увидел, что под сосной у дороги стоит тесть его работодателя, тайный советник фон Тешов.

Снизу на старом барине (особенно для такого гнетуще жаркого дня) было надето более чем достаточно: высокие сапоги с отворотами и зеленые грубошерстные бриджи. А выше талии — вернее огромного брюха — на нем была только егеровская фуфайка с цветной пикейной манишкой, широко расстегнутая, так что видна была косматая, седая, усыпанная бисером пота грудь. Дальше кверху опять шла шерсть, а именно — красно-серо-бело-желтая кудлатая борода. Красный нос картошкой, хитрые, довольно поблескивающие глазки, а еще выше зеленая касторовая шляпа с пучком оленьей шерсти. Все в целом — тайный коммерции советник Горст-Гейнц фон Тешов, владелец двух поместий и восьми тысяч моргенов леса, именуемый коротко «старым барином».

И конечно, старый барин опять держал в руках две здоровенные орясины его охотничьи дрожки стояли, верно, где-нибудь за поворотом. Управляющий Мейер знал, что старый барин относится в общем благосклонно к служащему зятя, так как не терпит подхалимов и ханжей. Поэтому Мейер сказал без обиняков:

— Пришли промыслить себе дровишек, господин тайный советник?

На старости лет господин фон Тешов сдал в аренду оба свои поместья, Нейлоэ — зятю, Бирнбаум — сыну. Себе он оставил только «полдесятка сосен», как называл он свои восемь тысяч моргенов леса. И как он драл за аренду с зятя и с сына самую что ни на есть высокую плату («дураки, дают себя облапошить»), так он, точно черт за грешной душой, присматривал за своим лесным хозяйством, чтобы ничто не пропадало даром. При каждом выезде он собственноручно доверху накладывал свои охотничьи дрожки сухими сучьями, годными на дрова. «Я не белая кость, как мой уважаемый зятек. Дров не покупаю и своих сосен зря не рублю, я собираю валежник по праву бедняка хе-хе-хе!»

В этот раз, однако, он был не склонен излагать свои взгляды на добычу топлива. С двумя орясинами в руке он смотрел задумчиво на молодого человека, который был бородатому старику едва по плечо.

— Опять вы за свои проказы, юноша? — спросил он почти огорченно. — Моя супруга рвет и мечет. Ваша роза, надеюсь, не кто иная, как Бакс?..

Любезно и учтиво, как послушный сын, коротышка Мейер ответил:

— Господин тайный советник, мы в самом деле только проверяли счета по птичьему двору.

Старый барин вдруг побагровел:

— Какое вы имеете касательство, сударь, к счетам по моему птичьему двору? Какое вам дело до моей птичницы? Вы служите у моего зятя, а не у моей птичницы, поняли? И не у меня!

— Конечно, господин тайный советник! — сказал Мейер послушно и мирно.

— Обязательно вам понадобилось, чтобы это была птичница моей жены, Мейер, юноша, Аполлон! — забубнил старый барин. — Когда столько кругом девушек! Вы бы все-таки посчитались со стариком! А если уж иначе нельзя было — зачем же делать это у нее на глазах? Я все понимаю, я тоже был молод и тоже не зевал — но почему же я должен терпеть неприятности из-за того, что вы такой Казанова? Теперь моя супруга требует, чтобы я вас прогнал. «Не выйдет, говорю, он служит не у меня, а у моего зятя, я его прогнать не могу. Прогони сама свою девчонку… Нет, говорит, не выйдет, та только соблазненная жертва, и потом она очень работящая. Хорошую птичницу так легко не найдешь, а управляющих именьями, как собак нерезаных…» Теперь она дуется на меня, а когда вернется зять, прожужжит ему все уши, увидите!

— Мы только проверяли счета по птичьему двору, — упорствует на всякий случай Мейер; все мелкие преступники держатся правила: «Только не признавайся!» — У фройляйн Бакс хромает счет, вот я и стал помогать ей.

— Так, так, — захихикал старик, — она будет, сынок, учиться у тебя счету, да? — И он гулко расхохотался. — Между прочим, зять звонил, что достал людей.

— Слава богу! — обрадовался Мейер.

— Только они у него опять проскользнули между пальцев, опять он, верно, стал слишком командовать! Не знаю, я толком не понял, к телефону подходила моя внучка Виолета. Теперь он сидит как пришитый в Фюрстенвальде… вам это понятно?! С каких это пор Фюрстенвальде оказался в Берлине?