Стрелы в полёте - Алексей Корепанов

Он пробирался среди недавно покрашенных и безнадежно ржавых оград, среди массивных плит и почти совсем сглаженных временем безымянных бугорков, припоминая только что проделанный мысленно путь в серой дымке, и постоянно ощущал на себе чьи-то взгляды; смотрели на него затаившиеся вороны, смотрели лица с фотографий и больших выгравированных портретов – и кто-то еще? Шорох снега только подчеркивал ту особенную тишину, поглощающую всякие звуки, какая обычно тяжело висит над кладбищами… Сама местная атмосфера подавляла, навевала уныние, и Сергею хотелось сейчас быть как можно дальше от этого тоскливого места. Но он продолжал, лавируя, идти вперед, разыскивая взглядов свежую могилу.

Все оказалось именно так, как в его «видении». Еще не просевший холмик ослизлой земли вперемешку со снегом, хвоя венков, расплывшиеся надписи на лентах, искусственные цветы и почерневшие «живые». Покрытая белой эмалью железная табличка: «Прохоренко О. Н.» И ниже: «21.03.80 – 28.01.05».

Он стоял у свежей могилы, на утоптанном промерзшем снегу, на котором отпечатались следы тех, кто сопроводил усопшего – убитого! – в последний земной путь. Потом закрыл глаза, вслушиваясь в себя, в свои недавно пробудившиеся благодаря искусству жрецов Аатона новые ощущения. И вновь «увидел»-почувствовал-осознал серую дымку, серый занавес, серый фон, имеющий отношение к тому, кто был уже мертв, чье тело лежало здесь, под небольшим слоем мерзло-влажной земли.

Олег?.. Ольга?.. Оксана?..

Он торопливо открыл глаза, потому что ему вдруг стало действительно жутко. Значит, и после смерти сохраняется что-то такое?..

«Двадцать восьмое января… Выходит, сегодня девятый день, – сообразил Сергей. – Девятины…»

Проблемы посмертного существования никогда его особенно не занимали – видимо, не пришло еще время об этом задумываться, – но все-таки он знал, что за усопших принято молиться Господу на третий, девятый и сороковой день после их смерти. И поминать ежегодно в день кончины. Сергей не мог сказать определенно, но помнилось ему – то ли со слов родителей, то ли из какой-то религиозной телепередачи или журнала, – что душа после смерти первые два дня ходит по земле, где она хочет, потом возносится для поклонения Богу… потом разглядывает небеса… спускается в ад… потом что-то еще… В общем, этот серый фон не был случайным. И вспомнились еще чьи-то слова о некой «серебряной нити», обрывающейся со смертью физического тела; душа теряла связь с телом и отделялась от него… Возможно, думал Сергей, стоя у могилы, во всех этих представлениях множество ошибочного, но в их основе все-таки лежит нечто истинное… Истинное – хотя и не вписывающееся в рамки обычных представлений.

Но последние события основательно расшатали стены его обычных представлений…

Уловив краем глаза какое-то движение, Сергей резко повернул голову. Оскальзываясь и хватаясь руками за ветки и ограды, к нему приближался какой-то мужик в грязно-серой мешковато сидящей длинной куртке и дырявой шляпе неопределенного темного цвета, натянутой на самые брови. Мужик мог, конечно, оказаться и восставшим из могилы покойником, только зачем покойник стал бы таскать на плече потрепанную сумку, в которой, судя по звяканью, лежали пустые бутылки? Приближающаяся персона была именно мужиком, а не мужчиной, и уж тем паче – не господином, и более всего смахивала на тех субъектов, плодящихся год от года, что отираются у забегаловок и тщательно исследуют содержимое урн и мусорных контейнеров. Таких людей принято было издавна именовать «бомжами», и они являлись обязательным элементом любого населенного пункта; откуда, из какого языка взялось это странное слово, Сергей не знал. Когда мужик подошел ближе, Сергей рассмотрел и другие предметы его экипировки: свободного покроя засаленные брюки, не доходящие до лодыжек, так что из-под их потрепанных старомодных штрипок виднелось подобие то ли спортивных штанов, то ли и вовсе женских колготок, и видавшие виды разношенные кроссовки, завязанные обрывками шнурков с множеством узлов. Бомжу было, наверное, за пятьдесят и он имел нездоровый цвет лица, приличную ссадину над бровью и трех-четырехдневной давности щетину. В общем, бомж был самый типичный, «бомжус вульгарис», и Сергей без труда мог предположить, на какую тему начнется сейчас разговор.

Он не ошибся. Остановившись в трех шагах от могилы посланника, наискосок от Сергея, бомж опустил на снег вновь зазвякавшую сумку и начал униженно-просительным тоном:

– Слышь, земляк, мелочишки не добавишь немного на хлебушек, а?

Сергей молча вынул бумажник, битком набитый Юриными деньгами, протянул мужику помятую купюру из тех, что утром дали ему на сдачу в гостиничном буфете. Мелочиться, а уж тем более отказывать просящему здесь, на кладбище, было бы неловко. Хотя Сергей вовсе не был уверен в том, что побирающийся потратит эти деньги именно на хлеб.

– Дай Бог тебе здоровья, земляк, – с чувством сказал мужик, проворно переместившись к Сергею и забрав деньги. – А то – поверишь, нет, – жизнь такая сволочная.

Сергей коротко кивнул и чуть отвернулся от мужика, надеясь, что тот, получив искомое, не будет набиваться на разговор, а заспешит за своим «хлебушком». Но то ли мужику было неудобно вот так вот сразу покидать благодетеля, то ли хотелось ему потолковать о своем «жутье-бытье», только он, спрятав купюру в карман куртки, извлек оттуда помятую пачку дешевых сигарет и спички и, закурив, мотнул головой в сторону могилы:

– Не успел, значит, на похорона. – Сказано это было утвердительно и явно относилось к Сергею. – А народу много понаехало, да… Серьезный парень был Олег, деловой. – Мужик, деликатно прикрывшись ладонью, сплюнул на снег, потом вновь мотнул головой на могильный холмик. – Я-то его с малолетства знал, да… Кто бы мог подумать… Вот так-то вот, бля…

Мужик замолчал. Он задумчиво дымил сигаретой, иногда простуженно покашливая, и Сергей, искоса взглянув на его обветренные, покрытые ссадинами руки с черными ногтями, решил, что есть смысл поддержать разговор.

– Послушайте, батя, – медленно начал он, обдумывая слова, – я, вообще-то, не в курсе… Позвонили: Олег умер, а что, как, почему – не сказали. Я ведь о нем почти ничего, ну, кто он, что он – было одно совместное дело, недавно – и все. Он что, здесь родился? Как все случилось-то, почему?

– Родился не родился, а рос здесь, – ответил мужик, продолжая дымить сигаретой. – В интернате. Здесь у нас интернат, вот он там и воспитывался. («Ага! – подумал Сергей. – Без родителей…»). А я шоферил тогда в интернате, ну, там, продукты возил, стройматериалы, то-се… Это я уже потом прав лишился и вообще… Есть тут одна… была, вернее… Все горести только через баб, земляк, только через них, потому как курвы они все… С самой первой, с Евы, бля! Со змеем снюхалась и своего же мужика под монастырь подвела. Курвы, они курвы и есть…