В катакомбах Одессы - Юрий Корольков

И снова вперед выступил Молодцов.

— Мы на своей земле! — гневно бросил он. — На своей земле мы у врагов пощады не просим!

— Мы на своей земле! — будто эхо ответили другие.

Судья раздраженно закусил губу, поспешно сошел с табурета и покинул тюремный двор.

ИГРА РАЗВЕДОК

Как только Асхат Францевна Янке, недавний врач партизанского отряда, выбралась из катакомб и вернулась в уютненькую, чистенькую, будто вылизанную квартирку своих родителей, как только брезгливо сбросила пропахшую смрадной гнилью одежду и, вымывшись, облачилась в пышный розовый пеньюар, она облегченно вздохнула и воскликнула:

— Боже мой, теперь это все в прошлом!

Но прошлого еще не было. Были катакомбы, в катакомбах люди, с которыми она прожила долгие месяцы, а среди них человек, которого Асхат задалась спасти любой ценой.

В городе Асхат Францевна немедленно развила кипучую деятельность. Уже на другое утро она сидела у своего дальнего родственника Вольке, который при новой власти, оказывается, стал каким-то начальством. Работал он в «Фольксдейче-миттельштелле» — обществе заграничных немцев, в учреждении с длинным-предлинным названием в двадцать четыре буквы. Асхат не стала таиться, рассказала все про катакомбы, про мужа, просила совета, помощи.

Вольке тщательно расспросил, где живет сейчас Асхат, как ее можно найти в городе, и пообещал завтра же поговорить с нужным человеком. Он расспрашивал Асхат так подробно, будто опасался, что она передумает и больше не придет. Но Янке пришла. В следующую встречу Вольке сказал, что виделся с начальником «Фольксдейче-миттельштелле» оберштурмфюрером[4] Гансом Гербихом. Теперь все будет зависеть от них самих — от Асхат и ее мужа. Пусть он сначала придет сюда, познакомится, а потом Вольке сведет его с господином оберштурмфюрером.

Как только радист Глушков вышел из катакомб, об этом немедленно стало известно в гестапо. Едва Асхат встретила супруга, она сказала ему:

— Милый, я, кажется, все сделала… Мы сможем уехать в Германию, но для этого тебе нужно вести себя очень умно. Дядя сказал: если ты добровольно явишься в гестапо, тебе сохранят жизнь и нам разрешат поехать в Мекленбург. Там живет моя тетка, ты сможешь принять немецкое подданство.

Асхат повела Глушкова на квартиру господина Вольке. На улице перед домом стоял «оппель-капитан» с германским военным номером. Вольке поздоровался с новым родственником и сразу начал торопить супругов — надо спешить к Гербиху.

Было воскресенье, и Ганс Гербих отдыхал дома. Он жил на Большом Фонтане рядом с рыбачьим поселком на берегу моря, куда Глушков возил оружие для партизанской базы. Вот мост через овраг, вот дорога, уходящая влево, а вон там, за каменным забором, домик Ксении Булавиной… Глушков отвернулся, предателя покоробило от воспоминаний.

«Оппель-капитан» проскользнул по шоссе дальше и остановился. День был необыкновенно жаркий, но Ганс Гербих, преуспевающий эсэсовец, встретил приехавших в полной форме — в начищенных сапогах, в бриджах и суконном френче с повязкой-свастикой на рукаве. Работал он в группе подполковника Шиндлера, которая именовалась «Тотенкопфгруппен» — «Мертвая голова».

Разговаривали в кабинете, куда горничная принесла кофе в маленьких баварских чашках. Гербих подтвердил — господин Глушков может рассчитывать на благосклонность и снисходительность германских властей в ответ на его откровенность и некоторые услуги. Гербих поинтересовался, верно ли, что радист располагает шифром для связи с Москвой.

Потом пошли купаться на море, радист долго не раздевался, стесняясь своего белого тела, которое казалось особенно белым и дряблым в сравнении с упитанным, бронзовым торсом оберштурмфюрера Гербиха. Предательство состоялось. Радист Глушков еще не мог осознать перемен, которые произошли с ним меньше чем за двое суток. Вчера утром он был в катакомбах среди партизан, а сегодня пьет кофе на даче оберштурмфюрера…

В понедельник Глушков уже сидел перед Гансом Шиндлером в гестапо на Пушкинской улице. Фашист разговаривал с ним как будто доверительно, однако не оставлял своего надменного и пренебрежительного тона. Он просто ни во что не ставил сидевшего перед ним длинноволосого, пепельно-бледного человека с испуганными глазами. Этот испуг Шиндлер подметил сразу и действовал наверняка. Он сказал радисту, в чем будет теперь заключаться его работа, — будто бы брал человека на службу, о которой давным-давно все договорено. Прежде всего нужно восстановить связь с Москвой. Диктовать текст будет он сам — Ганс Шиндлер. Шифр передать немедленно. После того как Глушков выполнит задание, он сможет уехать с женой в Германию.

— Шифр передадите оберштурмфюреру Гербиху здесь, в соседней комнате. Там же напишите свои показания. Идите! — Шиндлер погрузился в чтение какой-то бумаги и даже не поднял головы, когда выходил Глушков.

Но это было наигранное безразличие. Как только радист вышел, Шиндлер позвонил.

— Игра начинается, — сказал он, — держу пари, что через месяц я одурачу русских. Они сами выдадут свою сеть…

Шиндлер, особый уполномоченный управления имперской безопасности, нюхом опытного контрразведчика понимал, что, арестовав Бадаева, он еще не ликвидировал большевистского подполья в Трансистрии.

…Итак, восьмого августа 1942 года после длительного перерыва одесская подпольная станция снова появилась в эфире.

В деле «Операция «Форт» есть магнитофонная пленка и расшифровка — стенографическая запись радиосеанса.

«Я двенадцать… Я двенадцать… Как вы меня слышите?.. Перехожу на прием».

«Двенадцать… Двенадцать… Слышу вас слабо… Могу принимать. Перехожу на прием».

«Садятся аккумуляторы… К следующему сеансу надеюсь подзарядить… Принимайте донесение. Я вас хорошо слышу. Хорошо слышу».

Прошло еще несколько дней, и снова заговорила радиостанция подпольной Одессы.

«Блокада шахт ослаблена, — говорилось в шифрованном донесении. — Появилась возможность выходить в эфир. Восстанавливаем связь с городом. По последним данным Кир жив, ожидает подтверждения приговора из Бухареста.

Радист-дублер Неизвестный… (дальше непонятно)… нужна замена. Сообщите возможности…»

К расшифрованной радиограмме приложена справка узла связи:

«В продолжение всего сеанса происходило затухание слышимости корреспондента. Конец его передачи не принят. В Одессу переданы срочные указания: «Сообщите, если можно, обстановку в городе. Как работает отряд в катакомбах? Чем можно помочь Киру? Григорий».