Франкенштейн - Мэри Шелли

Услышанное заставило меня взглянуть на себя как бы со стороны. Теперь я знал, что выше всего люди ценят знатное имя в сочетании с богатством. Достаточно и одного из этих качеств, чтобы заслужить их уважение. Но если у вас нет ни того, ни другого, человек, за редкими исключениями, считается бродягой или рабом, обреченным трудиться день и ночь ради блага избранных. А кто же такой я? Я не знал, кем и как я создан; но у меня не было ни денег, ни друзей, ни какой-либо собственности. Внешность моя была донельзя отталкивающей, и даже сама моя природа отличалась от человеческой. Я был сильнее и выше ростом большинства людей, мог выжить, питаясь самой примитивной пищей, легко переносил жару и холод. До сих пор я не встретил никого, кто был бы похож на меня. Так неужели я – чудовище, вызывающее только страх и омерзение?

Эти размышления причиняли мне боль, я всячески старался отмахнуться от них, но чем больше узнавал о мире, окружавшем меня, тем большую горечь испытывал. Уж лучше б я навеки остался жить в лесах, ничего не зная и не чувствуя, кроме голода, жажды, холода и жары!

Странная вещь – знание! То, что узнаешь однажды, уже не выбросить из головы, оно держится там прочно, как лишайник на камне. Иной раз мне хотелось избавиться разом от всех мучительных мыслей и противоречивых чувств, но я догадывался, что тут есть лишь один выход – смерть, а смерти я боялся, хотя и не понимал, что это такое. Я восхищался высокими чувствами; мне нравились простое благородство и мягкость обитателей дома, приютившего меня, но я мог лишь тайком наблюдать за ними, оставаясь никому не ведомым. От этого желание стать частью человеческого общества становилось только сильнее. Не для меня были нежные речи Агаты и сверкающие улыбки Сафии. Не ко мне обращался старый отец или славный Феликс. Я был и оставался отверженным!

Кое-что поразило меня еще глубже. Я узнал о различии полов; о рождении и воспитании детей; о том, как тает сердце отца от улыбки младенца и как смеется он над вольными шалостями старших детей; как крепнет юный ум, как он познает мир и какими узами связаны между собой близкие люди.

А где же мои родные? У моей колыбели никого не было, а если все же кто-то и склонялся над ней, я ничего об этом не знал и не помнил. Прошлая жизнь казалась мне мрачной пропастью, где ничего невозможно различить. Я не рос, не взрослел: с тех пор как я осознал себя, я был одних и тех же размеров, как и сейчас. Среди живых существ я не видел ни одного, хотя бы отдаленно похожего на меня, и никого, кто хотел бы иметь со мной дело.

А сейчас я хочу вернуться к обитателям домика, стоявшего за околицей деревушки, чья история вызвала во мне целую бурю чувств: негодование, изумление, восхищение, и в конце концов заставила меня еще больше любить и почитать моих покровителей, как я их про себя называл.

4

Историю этого семейства я узнал далеко не сразу, но она произвела на меня глубокое впечатление – в особенности тем, что в ней было много совершенно нового и поразительного для такого невежественного и неопытного существа, как я.

Старец с благородными сединами происходил из французской дворянской семьи, носившей фамилию Де Леси. Почти всю свою долгую жизнь он провел в достатке и пользовался всеобщим уважением. Сын его готовился поступить на военную службу, а дочь Агата блистала среди молодых дам высшего света. Всего за несколько месяцев до моего появления они жили в огромном и богатом городе Париже, имели друзей и пользовались всеми благами, какие только способны дать хорошее образование и тонкий вкус в сочетании с солидным достатком.

Причиной бедствий семейства Де Леси стал отец Сафии, богатейший турецкий негоциант, в течение многих лет проживавший в Париже, но внезапно, по причинам, о которых я ничего не знаю, ставший неугодным властям. Он был арестован и заключен в тюрьму как раз в тот день, когда из Стамбула к нему приехала Сафия. Отца ее вскоре судили и приговорили к смерти. Несправедливость приговора и предвзятость судей были настолько очевидны, что весь Париж возмутился. Молва утверждала, что причиной ареста и суда стали несметные богатства негоцианта и его мусульманское вероисповедание, а вовсе не преступление.

Феликс по чистой случайности оказался в зале во время заседания суда. Однако, услышав приговор, он пришел в негодование и поклялся спасти жертву властей любой ценой. Несколько раз он безуспешно пытался проникнуть в тюрьму, пока не обнаружил крохотное зарешеченное оконце в неохраняемой части старинного замка, которое сообщалось с камерой несчастного мусульманина, где тот, закованный в ручные и ножные кандалы, ожидал исполнения приговора.

Глубокой ночью Феликс пробрался под окно и сообщил узнику о своих планах. Обнадеженный и воспрянувший духом, турок обещал возможному избавителю богатую мзду, но Феликс без колебаний отверг ее. Однако, увидев прекрасную Сафию, которой было дозволено навещать отца, понял, что узник действительно обладает сокровищем, которое могло бы вознаградить его за все труды и отчаянный риск.

Турок, заметив впечатление, произведенное его дочерью на Феликса, пообещал молодому человеку ее руку, как только сам он окажется в безопасности. Феликс даже не стал обсуждать такое предложение, но в душе стал мечтать о браке с девушкой, как о высшем блаженстве.

В дальнейшем, пока шли приготовления к побегу, Феликс получил несколько писем от красавицы, которые были написаны с ее слов старым слугой ее отца, хорошо знавшим французский. В самых пылких выражениях Сафия благодарила юношу за его усилия и сетовала на свою судьбу.

Я скопировал эти письма, так как за время жизни в убежище не только сумел раздобыть письменные принадлежности, но и научился сносно писать. Письма же нередко перечитывались Феликсом или Агатой, и частенько их забывали на столе в доме. Я покажу их тебе перед тем, как мы расстанемся; они подтвердят правдивость всего, что я говорю. А сейчас солнце уже клонится к закату, и я едва успею передать их суть.

Сафия писала, что ее мать, обращенная в христианство уроженка Аравии, была похищена турками и продана в рабство. Своей редкостной красотой она пленила сердце отца Сафии, который вскоре на ней женился. Девушка боготворила свою мать; гордая и свободная, та презирала свое рабское положение и воспитывала дочь в духе Нового Завета[31], учила ее стремиться к духовному совершенству и свободе, о чем не могут даже мечтать женщины исламского Востока.

Мать рано умерла, но ее слова навсегда запечатлелись в душе Сафии. Поэтому ей претило возвращение в Турцию: там ее ожидало пожизненное заточение в гареме, где женщине дозволяются лишь ребяческие забавы. Сафию несказанно радовала мысль о браке с христианином и возможность жить в стране, где женщины могут занимать высокое положение в обществе.